Старик таращился в пространство, как слепой. Стократ неприятно поразился: когда он говорил с братом этого старика в поселке, в темноте, тот смотрел точно так же.

Он двинулся к колодцу, обходя площадь с восточной стороны, внимательно следя, чтобы его собственная тень ни на кого не упала и не коснулась чужой. Солнце вставало быстро, и тень Стократа укорачивалась, но другие тени на площади – нет. Некоторые, кажется, даже становились длиннее.

Он понял, что если не заговорит сейчас – бросится бежать.

– Эй!

Никто не повернул головы. Тени заколебались быстрее, и вдруг протянули руки. Все как одна тени потянулись к нему, не то желая схватить, не то умоляя о чем-то, и мгновение спустя – очень долгое мгновение – люди повторили жест своих теней.

Тот, кто стоял лицом к Стократу, протянул руки вперед. Кто стоял боком – вытянул одну руку в сторону, другую поднял над головой. Кто стоял спиной – отвел руки назад. Тени тянулись к Стократу, а люди, повторяя, невольно искажали этот жест.

И в жесте была мольба.

– Чего вы хотите?

Тени замерли.

– Чего… ты хочешь? – Стократ сам не знал, что заставило его переиначить вопрос.

Тень, оказавшаяся ближе всех к Стократу, дрогнула и поползла к нему – вопреки законам света и воле солнца. Непонятно было, у чьих ног она начинается, – но на утоптанной светлой глине ясно виднелась тень женщины с длинными волосами.

Стократ отпрыгнул, выдергивая свою тень, будто ткань из чужих рук.

Тень женщины замерла. Между ней и тенью Стократа оставалось залитое солнцем пространство шириной в ладонь.

Она медленно повернулась. Стократ увидел ее профиль; через мгновение она прижала ладони к рукам, скрываясь. Отчаявшись.

– Чего же ты все-таки хочешь?

Она протянула к нему ладонь.

Не задумываясь, по наитию, он поднял руку. Тень его ладони, после короткой заминки, соприкоснулась с чужой тенью на глине. Стократ содрогнулся – никогда в жизни он такого не чувствовал. Его будто обняли, очень крепко, очень холодными руками. Сотней рук. Стократ увидел, как меняется его тень, струится по земле, теряя форму.

И в тот же миг все, кто был на площади, заговорили одновременно.

– Старший брат…

Хор голосов, звучавших слаженно, заставил поколебаться траву в палисадниках – и волосы Стократа встали дыбом, как эта трава.

– Помоги мне, старший брат…

Взрослые, дети, мужчины и женщины говорили будто едиными устами, но в хоре слышны были разные голоса, высокие, низкие, звонкие, хриплые, шепелявые, чистые. Даже младенец проснулся и загукал – не умея говорить, он пытался сказать Стократу все те же слова.

– Спаси меня, старший брат! – с тоской взмолилась толпа. – Спаси меня!

– Откуда ты? – справившись с голосом, спросил Стократ.

– С неба. Из глубины. Откуда и ты, брат… Убей их, они мешают мне быть!

– Люди?

– Они. Они распадаются. Они расколоты. Убери их!

Стократ посмотрел на небо. На совершенно ясное, налитое солнцем, белесое летнее небо, и вдохнул так глубоко, как только мог.

Не думать. Быть. Его никто этому не учил. Впрочем, его никто не учил ничему и никогда.

– Иди ко мне, сестра.

Тени на площади заколыхались. Мгновение – и люди повалились, как чурбаны, и заворочались, приходя в себя. Зато Стократ ощутил, как ему на плечи, на глаза, на горло давит страшная тяжесть.

«Так легче. Ты целый. Спасибо, старший брат».

«Где твой дом?» – спросил он, не открывая рта, не шевеля языком.

«Мой дом далеко. Моя нора близко. Мое убежище. Отнеси меня, брат».

«Сейчас».

Он снова вдохнул, позволяя себе думать только чуть-чуть, краешком сознания. А я ведь не человек сейчас. Кто я?

Он опустил на траву руки, ставшие длинными и очень крепкими. Медленно, осторожно, переваливаясь с боку на бок, он двинулся вперед, не видя пути, но ощущая его перед собой. Так человек не видит волос на затылке, но чувствует, когда на них упадет солнечный луч.

Он вошел в кротовую пещеру и понял, что она удобна и привычна.

* * *

Корчму взломали. Всю выпивку, какая была, выставили на прилавок.

Кто-то сидел дома, взаперти. Кто-то со страху, наоборот, сбежал в лес. Кто-то болел, кто-то веселился.

Старик вернулся к колодцу. Он промывал холодной водой глаза, пытаясь вернуть себе зрение.

– Учитель, – позвал Стократ,

Старик вздрогнул. Уставился на него, стараясь разглядеть.

– Оставь в покое свои глаза. Не три их. Зрение или вернется, или нет – просто подожди.

Старик осел на деревянную скамейку для пустых ведер.

– Кто ты?

– Бродяга.

– Люди, – старик проглотил слюну. – Люди видели чужеземца с мечом. Он пришел и говорил с мороком, а потом превратился в огромного страшного зверя – в крота. И ушел в лес… Признайся – это была твоя тень?

– Нет.

– Где она сейчас?

– Под землей. И она никогда не выйдет оттуда, не бойся.

Старик посмотрел вверх.

– Сейчас уже темно?

– Нет. Солнце только что закатилось. Сумерки.

– Я кричал им, чтобы они не вздумали идти в Белый Крот до темноты… Они послушали?

– Не знаю.

– Что это было? – помолчав, спросил старик. – Я читал… знал о мороке, поедающем тени. Но тот выходил, чтобы сожрать весь мир. Чтобы стать этим миром. Здесь другое?

– Ты помнишь, как был ее отражением?

– Я помню, – старик передернулся. – Но не понимаю.

– Представь, что ты приходишь в свой дом, но у всех домочадцев по две головы. Пол шатается под ногами, свет мигает, стол течет, как вода. Что с тобой будет?

– Я сойду с ума, – хрипло предположил старик.

– Она была близка к этому. Там, откуда она родом, все определенное и цельное. Там нет грани света и тьмы, нет времени, и уж подавно нет добра и зла.

– Там, – откуда она пришла? – старик хотел с силой протереть глаза, но спохватился и отдернул руки.

– Ты помнишь, как много лет назад было затмение солнца, и тень упала на Кротовую Дубраву?

– Я не помню, но прадед мой…

– Нечто, пролетавшее между Дубравой и солнцем, уронило свою тень – специально или нарочно. Может, это был несчастный случай, а может, наказание. Тень упала, растеклась и спряталась в подземельях. И там, в темноте с кротами, привыкла… быть. Там, в глубине, нет смены дня и ночи, зимы и весны. Понимаешь, ее мучит мир, где есть время, как тебя мучил бы текучий стол…