Мирный охотник, дающий советы вооруженному незнакомцу на дороге, мог означать разное. Например, знак судьбы – мистическое явление безо всяких причин, но с важными последствиями. Или засаду – если вон в тех кустах прячутся товарищи охотника, числом, к примеру, десять. А может статься, Кротовая Дубрава переживает спокойные и беспечные времена: все доверчивы и смелы, как птицы в том лесу, где не ступала нога человека.

Охотник тяжело дышал, на плече у него помещалась туша здоровенного крота, черного, с рыжевато-палевым отливом. Крот весил немногим менее охотника и почти касался земли страшными передними лапами. Стократ покачал головой: вооруженные незнакомцы вряд ли могли напугать этого человека, а совет он давал по доброте душевной.

– А почему не ходить?

– Там у нас… застава, – кротобой встряхнул ношу, поудобнее устраивая на плече. – Не пускают, понимаешь. Если уж туда проберешься, на свой страх и риск, – обратно точно не пустят, убьют.

– Мор? Болезнь?

– Вроде того, – кротобой топнул сапогом о дорогу, сбивая комья свежей земли. – Ты, я вижу, издалека пришел, чужестранец…

– Бродяга, – Стократ кивнул.

– Так поспрашивал бы, что тут делается, прежде чем по дороге напрямик брести! – рявкнул кротобой и, сопя, поволок добычу дальше.

Стократ проводил его взглядом. Потом присел на камень и развернул карту.

Некоторые дороги проходимы только зимой, другие – только летом. Весной и осенью знатоки Холмистых Равнин советуют путникам оставаться дома – ледяные тракты плавятся, а грунтовые размякают. Летняя погода установилась с неделю назад, и карта утверждала, что дорога надежна.

Дорога рассекала надвое огромный лес, обозначенный на карте как Кротовая Дубрава. Местные жители, если верить карте, промышляли охотой и рыбалкой, а возиться в земле не любили. Торговали с соседями кротовым жиром, на выручку покупали хлеб. В лесу полно было ягод, грибов и птицы, в мелких реках водилась рыба…

Стократ отыскал место на карте, где – приблизительно – помещался камень, сию минуту впившийся ему в зад. Дальше по дороге, совсем недалеко, имелся поселок под названием Длинный День.

– Значит, мор? – спросил Стократ золотистую мошку, вившуюся у лица. – В лесу?

Он поколебался, выбирая направление. Потом хмыкнул, поправил пояс с тяжелыми ножнами и зашагал в ту же сторону, куда и направлялся до встречи с кротобоем.

* * *

Лучников он увидел раньше, чем они его: деревянный настил на верхушке мертвого дерева был выстроен наспех и без намека на маскировку. В свете закатного солнца свежее дерево сверкало, как золото на вскопанной грядке. Сторожа, два молодых стрелка, глядели на дорогу, повернувшись к Стократу напряженными спинами. Их луки были готовы к стрельбе. Стократ не любил лучников, хотя стрелы в полете, бывало, отбивал.

Он подошел совсем близко, а они его так и не заметили. Веревочную лестницу никто и не думал подбирать. В щели между досками настила Стократ видел подошвы сапог – у одного сторожа новые, у другого прохудившиеся.

– Добрые люди! Кого сторожим?

Оба подскочили так, что дощатый настил качнулся и едва не рухнул. Стократ поднял обе руки:

– Спокойно!

– Откуда?! – рявкнул тот, что носил прохудившиеся сапоги.

– Не из-за реки, – быстро сказал обладатель новых. – Мы бы видели…

– Тогда откуда?! Да еще подкрался, как…

– Иду из Загорья, – сообщил Стократ. – Бродяга, людям помогаю при случае. Встретился мне тут охотник, крота убил, здорового, говорит, беда у вас…

– Крота? – обладатель худых подметок чуть сбавил голос и, кажется, раздумал стрелять. – Это хорошо… Это мой дядька крота своего, наконец, добыл… Две недели ходил, вываживал, норы выслеживал… Так ты откуда?

– С юга!

– А в Длинном Дне когда бывал?

– Да никогда!

– Посторожи, – отрывисто сказал кто-то из двух, Стократ не разобрал, кто.

Заскрипела лестница, и снова покачнулся настил. Сверху посыпалась труха. Настил, сколоченный из досок и жердей, казался удивительно ненадежным; тот, что носил прохудившиеся сапоги, спускался, сопя и бранясь: он не любил ни острых сучьев, ни веревочных лестниц.

Он был не так молод, как сперва показалось Стократу: худощавый, с обветренным лицом, мрачноватый охотник из Дубравы. Первый его взгляд упал на лицо Стократа, второй, третий и четвертый – на меч:

– Ты кто, с таким-то оружием?

– Оружие как оружие. Я путник. На дорогах всякое случается. Поэтому меч.

– Этот, которого ты встретил, с кротом… не ранен был?

– Нет, целый.

Охотник шумно выдохнул:

– Опасный промысел. Они под Дубравой, знаешь, такие кроты… У нас, кто еще молодой или слишком старый, птицу бьют, птицу все-таки легче… А что на юге? Плохо? Воюют?

– Кому плохо, а кому и прибыль.

– Ты наемник?

– Нет.

– Охотник за головами?

– Говорю тебе, я бродяга.

– А зачем к нам пришел?

Стократ пожал плечами. Его собеседник посмотрел вверх, где на дощатом настиле переступал с ноги на ногу лучник в добротных сапогах.

– У него там сестра, – сказал вполголоса. – Замужем в Длинном Дне. Вот, прошлой осенью только… отдали.

Солнце опустилось, и в лесу сразу начало темнеть. Был тихий, теплый, совершенно безмятежный вечер: просыпались ночные птицы. Деревья стояли, изредка пошевеливая листьями, будто перемигиваясь. Мертвое дерево пыталось слиться с общим умиротворением, поводя парой-тройкой последних листков.

– Что там? – спросил Стократ и кивком указал вперед, куда вела дорога. – Мор?

– Да если бы… – охотник отвел глаза. – Вот…

Он сунул руку глубоко в карман куртки и вытащил мятый кусок бумаги, желтый, кое-где прорванный:

– Читать умеешь?

«В Длинный День не ходите, – написано было на желтой бумаге устоявшимся почерком образованного, давно грамотного человека. – Никого от нас не впускайте. Не стойте в тени дерева. Не жгите ночью света. Тут нам всем ко…»

Самый угол бумажки был оторван.

– Март, – послышался сверху напряженный голос. – Ты скоро там?

Собеседник Стократа молча спрятал бумажку глубоко в карман. Жестом показал: поднимайся наверх.

Стократ преодолел короткое замешательство: ему не хотелось испытывать прочность лестницы и маневрировать среди острых сучков, но другого выхода не было. Вслед за обладателем прохудившихся сапог он взобрался на мертвое дерево, взошел на настил и увидел сверху дорогу, а впереди поперек дороги – реку, довольно-таки широкую, и мост на двух каменных опорах.

На самой середине моста валялось мертвое тело. Человек в яркой, пестрой одежде был истыкан стрелами и лежал на спине, отвратительно похожий на подушечку для булавок.