– Допустим, – осторожно говорит Грей. – Что будет, если вы действительно окажетесь в опасности?

Я представляю себе, как въезжаю верхом в более густонаселенные города. Люди толпятся возле меня. Я не появлялся перед ними годами. Народ Эмберфолла страдает от голода и отчаяния. Сама эта идея безумна и похожа на самоубийство.

Но какая разница? Мне нечего терять.

– Для этого у меня есть ты.

Грей явно озадачен.

Я хлопаю его по плечу перед тем, как направиться к трактиру.

– Ты же сказал, что предпочитаешь быть полезным, разве нет?

Коул и Эвелин ссорятся.

У меня замерзли руки и лицо после того, как я пробыла на холоде большую часть дня. Спор о том, что подавать королевским гостям, убеждает меня в необходимости незаметно прошмыгнуть вверх по ступеням.

В комнате слишком холодно, несмотря на потрескивающие языки пламени в камине. Я подхожу к окну, чтобы его проверить, и оно оказывается закрытым. В конце двора Рэн и Грей о чем-то напряженно разговаривают.

Думаю, Его Высочеству это не понравится.

Да, это достаточно очевидно.

Я вздыхаю и задергиваю шторы, затем иду и падаю на край кровати. Я растираю руки о ноги, пытаясь их согреть. Грубые швы штанов для верховой езды цепляются за костяшки. Я не понимаю, как такое возможно, чтобы я пробыла здесь всего лишь полтора дня. В тот момент в конюшне мой дом казался мне сном, а это пребывание здесь – реальностью, и это ощущение усиливается, словно у меня мутится сознание. Может быть, я так себя чувствую и не паникую, потому что это все и есть сон и мне просто нужно подождать, когда я проснусь?

Я щипаю себя.

Это не сон.

Я закрываю глаза и обнимаю себя, думая о маме. Когда я была маленькой, она говорила мне, что внутри у каждого из нас есть искорка, и эти искорки могут найти друг друга вне зависимости от того, где мы находимся. Тогда это меня очень успокаивало, и сейчас тоже успокаивает.

Я никогда не спрашивала, что случится с ее искоркой, если мама умрет.

Когда она умрет.

Мне приходится прижать руку к груди и затаить дыхание.

Нет, мне нужно дышать. Я глотаю кислород и пытаюсь всхлипнуть без звука.

Это проходит. Я могу дышать. Я выживу.

Не знаю, как долго сможет продержаться мама. Сезон длится три месяца.

Я достаю телефон из кармана. Шесть процентов заряда. Я снова открываю фотоальбом. Мама. Джейк. Ноа. Я. Повтор.

Телефон показывает предупреждение: заряд батареи 5 %. Это не важно, правда. Что это значит? Пять минут? Десять? Одна?

Моему лицу становится щекотно, и я вытираю щеки, поражаясь, что пальцы становятся мокрыми. Я припоминаю, как читала статью по психологии о пешеходных переходах. В ней говорилось, что обратный отсчет на светофоре снижает стресс водителей, потому что они знают, как долго им осталось ждать. Там также говорилось, что знать, сколько придется мучиться, лучше, чем просто ждать.

Та статья была верна.

Я задумываюсь о Рэне и о неопределенной протяженности проклятия. Просто чудо, что это его не сломило.

Я продолжаю листать фотографии.

Четыре процента.

Я перехожу в текстовые сообщения Джейка. Ничего не изменилось. Они все здесь. Я читаю по возможности всю историю переписки с Ноа и с мамой. Телефон не загружает чат дальше двенадцати часов назад, а потом все идет по кругу. Читая переписку с мамой, я могу представить себе ее голос. Переписка с Ноа просто вызывает у меня любопытство, и я мало что понимаю из контекста. Он говорит о работе в ночную смену, и это может быть что угодно.

Впервые я залезаю в переписку с Лоуренсом.

Мое сердце превращается в лед. Я все сделаю.

Я не хочу гадать. Мне не нужно гадать. Я знаю, что они пытались заставить его сделать.

– Нет, Джейк, – шепчу я. Мой добрый брат.

Таймер сработал. Джейк не вернулся.

Мы займемся твоей сестрой.

Если он все-таки выбрался, меня там уже не было. Он с ног сбился, наверное, пытаясь меня найти.

Но если он не выбрался…

Я прижимаю руку к животу, а другой прикрываю лицо. На этот раз слезы не остановить. Мои плечи сильно сотрясаются, и я громко всхлипываю.

Телефон вибрирует и выключается.

– Нет! – кричу я, нажимая на кнопку пальцем. Экран все равно гаснет.

Дверь спальни распахивается. На пороге стоит Грей, его глаза мечутся в поисках угрозы.

– Миледи?

Я хватаю ртом воздух и прижимаю телефон к груди. Мое сердце бьется так быстро, что я не могу дышать. Мои руки трясутся так сильно, что я едва могу держать ими телефон.

Не понимаю почему. Ничего нового. Это ведь просто кирпичик из стекла, пластика и электрической схемы.

– Миледи. – Грей говорит тихо и прямо рядом со мной. Он упал на одно колено. – Что произошло?

– Он умер.

– Ваше устройство? – Стражник сбит с толку. – Но они не работают…

– Знаю. – Я шмыгаю носом. – Я знаю, но там были фотографии. Моя мама… мой брат… Это все, что у меня было.

Не уверена, понимает ли меня Грей, но он говорит:

– Стоит ли мне позвать…

– Нет. – Я практически давлюсь слезами; мне ненавистна даже мысль о возможности предстать перед высокомерным самообладанием Рэна, когда я сама растворяюсь в отчаянии. – Пожалуйста.

Пока Грей молчит, мой плач кажется слишком громким.

– У вас есть способ увидеть свой мир? – спрашивает он в итоге.

– Нет. Может быть. Как будто. – Я провожу рукавом по лицу. – И уже нет. Были картинки, но… он умер. Я не знаю, в порядке ли они, а они не знают, в порядке ли я.

– Ваш брат и ваша мама.

– Мой брат попал в неприятности. До того… До того как ты меня забрал. Я стояла на стреме. А моя мама больна… Может, она уже умерла…

Рэн появляется в дверях. Я смотрю, что он оценивает наши с Греем позиции.