никакого особого значения. Но теперь я знаю, что это – тайный сигнал, призывающий в храм. Я немедленно отпустил мою маленькую мамалои и при этом сообщил ей, что на этот раз и я хотел бы принять участие в жертвоприношениях. Она была вне себя, просила, плакала, стонала и кричала. Но я не уступал. Я снова показал ей старый дровяной топор, обмакнутый в красные чернила, при виде которого она цепенеет от ужаса. Я сказал ей, что имею особое поручение от Дом-Педро и что служение должно совершаться в моем присутствии точно так же, как всегда, безо всяких изменений. Она отправилась переговорить со своими houci-bossales, татуированными слугами при храме. Но я думаю, что она пошла и к самому папалои.

Я воспользовался ее отсутствием, чтобы прочесть еще несколько глав в моих книгах, и отыскал некоторые исторические сведения, показавшиеся мне особенно интересными. Так, освободитель Гаити Туссен-Лувертюр был папалои, а также император Дессалин и король Кристоф. Равным образом император Гаити Сулук был жрецом вуду. Я видел этого черного бездельника, когда приехал в 1858 году в Порт-о-Пренс. Далее президент Сильвен Сальнав, мой добрый друг Сильвен, собственноручно принес человека – «безрогого козла» – в жертву в ходе ритуала. Сальнав! Кто бы подумать мог! Этот улыбчивый прохиндей, с которым я в том же году делал вид, что строил мол в Порт-де-Пэ, ставший началом моего благосостояния! И даже президент Соломон, ветхий болван, оказывается, был ревностным покровителем вуду. О его преемнике Ипполите я и прежде часто слышал то же самое, но никогда не знал, что он сохраняет скелеты убитых им жертв на память. Когда он десять лет тому назад умер, в его комнатах нашли целые ряды таких скелетов. По правде сказать, он мог бы завещать мне парочку: я делал с ним немало хороших дел. Всегда все пополам, и притом он получал от меня даром свои форменные костюмы с таким количеством золотых нашивок, каким только пожелает. Все побочные расходы шли из моего кармана. Никогда он не тратил ни одного сантима, разве что на мелкие «чаевые» для господ депутатов…

Только двое президентов в 60–70-х годах заявили себя противниками культа вуду: Жеффрар и Буарон-Каналь – именно те самые, с которыми было всего труднее обделывать дела. В их время происходили и процессы, возбужденные против приверженцев вуду. Так, в 1864 году в Порт-о-Пренсе были расстреляны восемь людей, обвиненных в том, что они принесли в жертву и съели двенадцатилетнюю девочку. По этой причине в 1876 году был приговорен к смерти один папалои, а два года спустя – несколько женщин. Это немного, если только верно то, что говорит Тексье, по словам которого каждый год убиваются и съедаются тысячи детей – cabrits sans cornes[34].

Аделаида все еще не вернулась. Но я, во всяком случае, стою на своем, несмотря ни на что. Я принадлежу к этой стране и имею право знакомиться со всеми ее особенностями…

Десять часов вечера

Папалои послал своего уполномоченного – avalou, вроде нашего кюстера[35], – и тот все добивался переговорить со мной от лица своего господина. Я выгнал его, сказав, что не соглашусь ни на что. Перед этим я показал уполномоченному мой топор, обмакнутый в красные чернила, который и на этот раз не преминул оказать свое действие. Я велел сказать папалои, что убью его, если он не исполнит моего желания.

В девять часов уполномоченный снова явился для парламентских переговоров. Он уже не дерзнул, впрочем, войти в комнату и все время сохранял свой языческий респект. Я ужасно ругался и клялся именем верховного черта Симби-Китаса, и avalou в такой же степени убедился в моей черной миссии, как и Аделаида. Последняя все еще не вернулась. Я убежден, что ее задержали. Я сказал avalou, что я вместе с самим Дом-Педро унесу всех их живьем, если Аделаида через час не будет дома.

Ночью. Двенадцать часов

Все улажено. Завтра утром я могу отправиться в поход. Папалои убедился, что моя воля непреклонна, и поэтому пошел навстречу моим желаниям. Как настоящий церковник, он постарался в конце концов что-нибудь выудить у меня и поставил через посредство Аделаиды условием, чтобы я пожертвовал двадцать долларов в пользу бедных местной общины. «Бедные» – это, разумеется, он сам. Я немедленно послал ему деньги, и теперь этот чернокожий старший советник консистории должен быть доволен.

За это он послал мне целую пригоршню сгнивших растений. Я должен сделать из них ванну для себя, чтобы превратиться в ganzou, или, иначе говоря, получить посвящение. Собственно говоря, полагается мокнуть сорок дней в этой ванне, пока она совершенно не испарится, но мне было разрешено ограничиться сокращенным испытанием. Я выбросил эту гадость в сорную корзину, но зато из любви к Аделаиде принужден был съесть второй дар: verver – смесь из маиса и крови. Она имела отвратительный вкус… Теперь я достаточно подготовился к тому, чтобы завтра ночью быть принятым в число жрецов дьявола…

22 ноября

Мне стоит огромных усилий держать перо. Рука дрожит и не слушается. Два дня я пролежал на диване и даже еще сегодня чувствую себя словно в лихорадке. Все мои кости как будто разбиты. Аделаида все еще лежит в постели. Неудивительно после такой ночи! Если бы я описал моему брату свои приключения, я думаю, что на этот раз благочестивый советник консистории возвратил бы мне приложенный чек…

Бог ты мой, как у меня болит спина! Каждое легчайшее движение заставляет меня кричать. И я слышу, как Аделаида стонет в своей кровати. Перед этим я был у нее: она не говорит ни слова, а только тихонько плачет и целует мою руку, я не могу даже поверить, что этот бедный зверек – та жестокая жрица, которая судорожно сжатыми, окровавленными руками…

Расскажу все спокойно. Аделаида отправилась еще утром. Я после полудня вскочил на моего буланого; мои верные браунинги были засунуты в седельную сумку. Зная путь к «гонфу», к заходу солнца я был уже там. Еще издалека я услышал раздававшийся по лесу гомон возбужденных голосов и перезвон железных треугольников. Большая лужайка