кусают друг друга, овладевая друг другом всеми мыслимыми способами. Жаждущие крови, они вонзают ногти в плоть, оставляя глубокие раны. Кровь усыпляет их чувства. Вижу, как мужчины берут мужчин, женщины – женщин. Неподалеку целых пять тел скручиваются в темный узел; а вон один, как собака, склоняется над корзиной со змеями – безумная похоть в нем не знает различий, не может даже отличить живое от неодушевленного.

Две негритянки набрасываются на меня, рвут на мне одежду. Я хватаю их за груди, опрокидываю под себя, катаюсь, кусаюсь, кричу точно так же, как и все остальные. Я вижу, как Аделаида без разбора овладевает одним мужчиной за другим, и женщинами тоже, ибо ее дьявольский пыл неутолим. Она бросается на меня, обнаженная; красная кровь стекает с ее рук и груди. Только голубая лента жрицы все еще украшает ее лоб, черными змеями ее густые локоны выползают из-под ткани. Она швыряет меня на землю, берет силой, снова бросается наверх и толкает в мои объятия другую женщину, а сама, пошатываясь, стремится дальше и дальше… в чьи-то жадно простираемые черные руки…

И уже без сопротивления кидаюсь я в этот дикий плотский водоворот, в его сердце, где прыгаю, беснуюсь и кричу безумнее и громче всех остальных.

…Какое-то время спустя я опомнился. Я лежал снаружи перед храмом, на площадке, в груде черных мужчин и женщин. Солнце уже взошло. Кругом меня спали, корчась и стеная во сне, черные. Невероятным напряжением воли я поднялся на ноги. Мой костюм болтался на теле в виде окровавленных разорванных тряпок. Я увидел недалеко от себя спящую Аделаиду, всю в крови с головы до ног, поднял ее и отнес к моей лошади. Откуда взялись у меня силы, не понимаю, но только все-таки мне удалось поднять ее на седло и отвезти, бесчувственную, домой. Я положил ее в постель и сам лег рядом…

…Я слышу, как она опять стонет. Я должен пойти и принести ей попить.

7 марта 1907

Прошли три месяца. Когда я перечитываю последние страницы, мне кажется, что все это пережил кто-то другой, а не я. Так чуждо теперь мне все это – и так далеко! И когда я смотрю на Аделаиду, мне приходится принуждать себя поверить в то, что и она там была. Она – мамалои? Она – это нежное, данное, счастливое создание? Только одна мысль владеет теперь ею: ребенок. «Точно ли это будет мальчик? Наверное, мальчик». Сто раз спрашивает она меня об этом и каждый раз приходит в блаженное настроение, когда я говорю ей, что дело совершенно решенное и у нее точно будет мальчик. Забавно, этот ребенок, которого, собственно говоря, вовсе еще и нет, занимает в моих мыслях очень большое место. Мы уже придумали ему имя, запаслись пеленками. И я почти так же пекусь о маленьком червячке, как и сама Аделаида.

Между прочим, я открыл в ней новые таланты. Она состоит на полном жалованье заведующей одним из отделений моего предприятия – и ведет дело превосходно! Именно я открыл особую отрасль производства, которая невероятно забавляет меня: фабрикую чудо-напиток. Производство простое до ужаса – дождевая вода плюс немного сока из винограда букеттраубе для окраски в пурпур. Мы разливаем эту бурду в маленькие пузатые бутылки, которые я заказываю вместе с этикетками в Нью-Йорке. Этикетка скомпонована по моим указаниям: на ней изображен окровавленный топор Симби-Китас, и внизу – надпись: «Вода Дом-Педро». Бутылочка обходится мне по три цента штука, а продаю ее по доллару. Спрос на напиток огромный: негры рвут его у меня из рук. С последней недели я распространяю его внутри страны – покупатели в высшей степени довольны. Они утверждают, что «чудесная вода» помогает при всевозможных болезнях. Если бы они умели писать, я имел бы целую гору благодарственных писем. Аделаида, конечно, тоже уверена в целебной силе «чертовой воды» и с жаром торгует ею. Свое жалованье и проценты с продаж она передает мне, чтобы я хранил их для «ее мальчика». Она положительно прелестна, эта черная леди. Мне кажется, что я совершенно влюблен в нее…

26 августа 1907

Аделаида вне себя от счастья: она получила своего мальчика. Но это еще не все: у нее белый ребенок, и потому ее гордость безмерна. Все негритянские дети, как ведомо, на свет являются не черными, а, равно как и дети белых, красными, точно вареные раки. Но в то время, как дети белых потом белеют, негритянские младенцы очень скоро делаются угля черней или, по крайней мере, коричневыми. Аделаиде это, конечно, было известно, и она со слезами на глазах ждала, что и ее мальчик почернеет. Она ни на секунду не выпускала его из рук, будто могла этим защитить его от появления природной окраски. Но проходили часы за часами и дни за днями, и ее ребенок был и оставался белым – белым, как снег, гораздо белее белым, чем я сам. Если бы не черные кудрявые волосы, невозможно было бы поверить, что он имеет негритянскую кровь. Только спустя три недели Аделаида позволила мне взять его на руки. Я никогда в жизни не держал на руках ребенка и испытал курьезное чувство, когда мальчуган улыбнулся мне и забил кругом себя своими ручонками. И какую силу он имеет уже в пальцах, особенно в большом! И, конечно, у него три сустава – в самом деле, великолепный мальчишка!

Для меня теперь большое удовольствие созерцать молодую мать, когда она стоит в магазине за своим прилавком, окруженная красными чудотворными бутылочками. Могучая черная грудь сверкает под алой рубахой, и здоровый белый ребенок пьет из нее жизненный сок. Честное слово, я чувствую себя необыкновенно хорошо в мои старые годы – и таким молодым, как еще никогда. На радостях по случаю рождения сына послал моему любезному брату солидный экстренный куш. Я могу позволить себе это: для моего мальчика останется еще более чем достаточно.

4 сентября

Я дал себе слово не иметь более никаких дел с культом Вуду (именно вследствие моих занятий по производству чудотворной воды). Но вот мне пришлось еще раз связаться