Речушка и впрямь оказалась так себе — коню по брюхо. На стремине, правда, глубина стала «с головой», но это всего лишь на несколько шагов. Всё-таки мы с Мальком подустали, и, едва-едва вытащив телегу из воды и оттащив в кусты, рухнули, как подкошенные. Повозка, груженая золотом, вязла в илистом берегу по самые оси, так что нам пришлось сделать так: одну оглоблю мы запрягли Миляге, а за другую ухватились вдвоём, да ещё и Солнышко добросовестно подталкивала телегу в задок. Вот так, вчетвером, с трудом вырывая ноги из цепкой грязи, мы и тянули возок в пологую горку, проклиная всё на свете и перемазавшись, как свиньи. Измученная не менее нас девушка даже не имела сил потешаться над нашей негеройской наготой, и тоже свалилась на мягкую лесную травку, блаженствуя.

Несколько дней мы шли безо всяких происшествий. В первой же деревне нам гордо признались, что мост спалили именно их мужики, чтобы нихельцы тут не шибко шастали. Я посоветовал им заткнуться и держать язык за зубами, а ещё лучше — отправить всех поджигателей куда угодно, к любой родне — лишь бы они тут не оставались, так как я ни на миг не сомневался, что их непременно свои же сельчане выдадут: если не ради того, чтобы выслужиться, то под пытками или угрозами — совершенно точно.

Но эта выходка мужиков, надо признать, очень нам помогла: на нихельцев по пути мы перестали натыкаться. Наверное, как Ухват и предвидел, это южное направление для врагов интереса не представляло, поэтому они и не спешили сожжённый мост восстанавливать.

В каждой деревне мы осторожно выведывали: а нет ли у вас тут в округе разбойников? Крестьяне пожимали плечами и говорили, что пока, слава Пресветлому, ещё не дожили до того, чтобы в леса подаваться на разбойный промысел. В конце-концов мы осмелели и однажды всё-таки заночевали в деревне, так как Солнышко стала ныть: хочу в баню, провоняла вся и грязная, а леса стали совсем редкими. Речушки там текли и вовсе мутные — одна стоячая тина, которую приходилось сливать во фляги через ткань рубашки: купаться в таких — сомнительное удовольствие. Так что нам, волей-неволей, пришлось подчиниться.

Та деревня невольно производила солидное впечатление, не давая никаких подозрений, что отсюда могут послать шустрого гонца к разбойникам: огорожена глухим частоколом из толстых заострённых бревен, наклоненных в сторону поля, ворота — заперты, и сторожевой мальчишка зорко внимает на путешественников. Ограждение имело явные следы недавнего обновления и укрепления: они тут что, от нихельской армии собираются отбиваться?

Староста тоже нас поразил: вроде бы обычный мужик с русой бородкой, но при этом одет в боевой доспех. Примитивный, конечно, явно кустарной работы местного умельца, — из тех, который и шорник, и кузнец, и зубодёр, — но, несомненно, способный неплохо защитить: на груди, спине и животе — стальные пластины, натёртые воском для защиты от поедающей ржавчины. На его боку красовался меч — я чуть с облучка не свалился, видя такое чудо: наверняка тот же мастер, сварганивший доспех, сделал и меч из лезвия косы, к которому присобачил рукоятку и гарду. Лезвие стало обоюдоострым, превратившись в грозное оружие в умелых руках — изогнутый лёгкий меч.

— Соседи озоруют, степняки, — отвечал мужик на наши недоумённые вопросы. — Когда войны не было — худо-бедно мирно жили. Правда, они озоровали иногда: девку в жёны украдут или овечку уведут. Девку — оно ладно: у нас тут этого добра девать некуда, а вот овечку жалко: это и мясо, и шерсть, а зимы у нас тут холодные, с ветром. А как началась война, и власти не стало — совсем обнаглели: недавно целое стадо увели, а пастухов — убили; только один парнишка и смог в овражке сховаться незаметным. Мы теперь скот пасём под вооружённой охраной; не знаю: если они всей кодлой накинутся — отобьются мужики или нет? Вот так и живём.

— А что, ваши мужики воинское искусство хорошо знают? — спросил я.

— А то! — староста покосился на меня как на человека, ляпнувшего оскорбительную глупость. — С такими соседями как не знать? У нас мальчишки с мечом в руке рождаются, а на коне скачут раньше, чем пешком начинают ходить. Ты не смотри, что у меня меч такой самодельный: у нас и хорошее оружие есть, но только оно ж дорогое, и его редко покупаем.

Я, собственно, и без его слов знал, что хороший воин может убить врага, чем только захочет, даже деревяшкой, а с таким железом — и подавно. Наличие вооружённого бывалого народа невольно подействовало на меня успокаивающе, и мы твёрдо уверились, что ночевать за таким забором будет куда как безопаснее, чем в чистом поле (леса тут росли малыми островками и просматривались насквозь).

Пока счастливая Солнышко плескалась и стиралась в бане, мы подверглись обстоятельному дознанию старосты — хозяина этой бани, подготовить которую, к нашему изумлению, он отправил свою жену и нашу Солнышку. Он, конечно, мог бы послать нас на ночлег в другую избу, но, как мудрый правитель, хотел получить свежую информацию из первых рук — вот и выжимал из нас всё, что можно.

Так как былая легенда Ухвата уже отлетела ко всем чертям, то мы пошли по отработанной сказке о простых городских парнях-подмастерьях и молодой жене одного из них. Правда, немного изменённой: дескать, нас насильно заставляли делать разные подсобные работы по приказу генерала, который велел горожанам организовать посильную помощь — вот мы и вкалывали, как ломовые лошади. А мою сестру припахали помогать полковому фельдшеру.

— Да вы бы могли и на стены встать! — пристыдил нас староста. — Вон морды у вас какие откормленные… подмастерья они, вишь ли!

— Да куды ж нам, — я беспомощно развёл руками. — Я мечом и махать-то не умею. Только мешаться будем.

— Э, да что взять-то с вас, городских! — презрительно фыркнул хозяин. — Вот пожили бы у нас лет десять — настоящими мужчинами стали бы. И оружие в руках держать научились бы.

Я как раз те же самые десять лет грохнул на обучение в жестокой школе воспитания Учителя, и тратить ещё десять на проживание в дремучей дыре меня никак не зажигало. Поэтому стыдливо отвёл глаза от насмешливого взора строгого собеседника, невольно осматривая его скромное жилище.

Хотя скромность эта была насквозь воинственная.

Хижины тут строились из-за нехватки леса не деревянные, а мазанки: из смеси соломы и глины формировали что-то вроде кирпичей, а потом такую кладку снаружи выравнивали глиняной обмазкой, которая, трескаясь на солнце, выдавала её контуры. Так как камнями здешние степи тоже были небогаты, то местные жители, не мудрствуя лукаво, клали печи из самодельных кирпичей, обмазывая их той же глиной.

Сильно пахло овчиной, как в жилище степняков: печку устилали бараньи шкуры, и зимние тулупы тут тоже делали из таких шкур, пропитывая их кислыми растворами. На стене висели в чехлах ножи, самой разной длины и ширины, как у иной девицы в спальне по стенам развешаны всяческие рюшечки и цветные бантики. Красовались и луки, причём такой мастерской работы, за какую в городе содрали бы немыслимые деньги, и в армии мы таких тоже не видели: древко собрано из двух разных материалов различной гибкости, плотно подогнанных друг к другу по всей длине, — при этом на древке имелся и отдельный захват для руки с направляющей для стрелы. Т. е., стрелу не требовалось накладывать на палец, как обычно: для этого была специальная ложбинка на захвате, повторяющем контуры пальцев стрелка, сжимавшего оружие.