Так же тихо (ну, как уж мог), пятясь, я медленно отполз назад и благополучно добрался до нашего лагеря. Времени я потратил много, и теперь уже боялся, что моя длительная отлучка могла оказаться причиной, что какие-нибудь головорезы застали моих спящих друзей врасплох.

Уже подойдя почти к самому месту нашей стоянки, я услышал сдавленные стоны. Вот чёрт! Из-за меня их кто-то захватил и заткнул рот, чтобы не тревожили ночной лес! Ну, хотя бы сразу не убили — и то ладно… У меня ещё оставался шанс.

Однако, подобравшись ещё ближе, я понял, что… ну, скажем так, сильно переоценил степень опасности, и даже очень переоценил. Пожалуй, мне нужно было не атаковать наш лагерь, а, наоборот, отойти от него подальше. Мои друзья, пользуясь моей отлучкой, начали заниматься… ну, не знаю даже, как такое занятие и назвать: хотя оно среди людей очень даже распространено, но почему-то мне никак не вспоминаются названия, какие можно было бы втиснуть в книгу, не краснея.

Я сплюнул, чтобы снять напряжение: слишком много пережил потрясений за короткое время и жутко обозлился на Малька, — тем более, что в душе ему всё-таки завидовал. Я их чуть не похоронил уже, а они, оказывается, совсем не страдали, и без меня им было очень даже хорошо.

Пришлось мне оставаться и на второе дежурство, — вместо приятеля, шибко занятого, чтобы отвлекаться на такие пустяки. Мне ничего не оставалось делать, как нарезать круги вокруг лагеря, чтобы как-то обеспечить хотя бы толику безопасности. Протоптав кольцевую дорогу и истоптав ноги, что называется, до самой поясницы, я безжалостно разбудил сладкую парочку ещё затемно, объяснив, что рядом с нами ночуют и другие: то ли бездомные бродяги, то ли отпетые разбойники, то ли неизвестные солдаты, то ли известный народец, обожающий воровать и продавать затем краденых коней. Очень не хотелось бы, чтобы эти соседи, выходя из лесу, наткнулись на нас спящих.

Мои друзья тоже не выглядели выспавшимися, но я на опушке безжалостно вручил вожжи Мальку и так на него глянул, что тот послушно полез на облучок. Мне кое-как удалось устроиться на боку, прижимаясь к горшкам, и очень скоро я, измученный, провалился в такой глубокий сон, что совершенно не замечал ни дорожной тряски, ни солнца. Иногда, правда, я просыпался от толчков, но тут же засыпал снова, потеряв ощущение реальности: во сне мне виделось, что я сижу на краю телеги, бодрствуя, болтая ногами, и даже с Мальком о чем-то переговариваюсь, но потом возок встряхивало сильнее обычного, мои глаза разлеплялись, и я понимал, что спал. У меня появлялось осознанное желание окончательно пробудиться: я потягивался, начинал разговаривать с друзьями, но потом снова ощущал толчок, раскрывал глаза и снова изумлялся, что весь этот последний разговор мне тоже приснился.

В село мы приехали ни свет, ни заря. Обративши взоры к храму, мы чинно осенили себя знаком Пресветлого. Я окончательно проснулся, хотя вид имел изрядно помятый, словно всю ночь гудел по девкам и кабакам; солнце стояло уже высоко — по крестьянским меркам.

Селение стояло перед нами притихшее, словно пришибленное. Война и его краем задела, сразу понятно: домашняя живность на дороге вольготно не шныряет. Народец местный, однако, запуган пока ещё не до икоты: из-за плетней на нас посматривали со смелым любопытством, проявляя живой интерес.

Вот чего я никак не ожидал, так это того, что встречать нас выйдет сам староста. Интересный был такой мужичок: сразу видно, что в этой деревне он в авторитете. Рубаха — не самая безнадёжная, а на голове — хоть засаленный, но картуз. Подпоясан вышитым ремешком, а не просто пеньковой верёвочкой. На ногах — обувка из кожаных ремешков, напоминающая наши военные сандалии, а не лапти лыковые, как у босяков. На лице — мягкая рыжеватая щетина, которая сворачивалась в колечки. Руки он держал за спиной, а глаза, наклонив голову, прищурил так, словно решал про себя: то ли сразу начать над нами глумиться, то ли уважение проявить.

— А кто ж вы такие будете? — спросил этот яркий персонаж напористо и голову переложил на другое плечо. — Откель такие красивые?

Ясное дело: намекал он на солнышкины амулеты, висевшие сегодня на её груди с особым изяществом. Как это у этих женщин так получается???

— Из Гренплеса мы, — ответил я.

Он сразу же переключил всё внимание на меня:

— А к нам зачем пожаловали?

— Мы тут проездом. Мы едем дальше, — и я назвал ложный конечный пункт. — Голодуха в городе, жрать нечего, а работы не стало.

— Ну-ну, — насмешливо отозвался авторитет и кивнул на девушку. — А побрякушки такие зачем нацепила?

— У меня сестра — ведунья, — ответил я с нажимом. — Людей лечить умеет. Хотите, за еду мы вам вылечим кого-нибудь? Больные есть в селе?

Мужик не торопился отвечать, осматривая нашу компанию.

— А это кто? — кивнул он на Малька.

— Свояк мой, муж сестры, — ляпнул я, чтобы не тянуть с ответом, которого у меня в запасе не имелось: ведь Малёк с вожжами в руках на слабоумного никак не походил…

Мой друг едва с облучка не свалился, а Солнышко издала некий звук, в последний миг догадавшись, что меня вот тут, на глазах старосты, убивать нельзя ни в коем случае.

Да? — староста недоверчиво оглядел новоиспеченных новобрачных, покосившись на рожицу Малька, семейными тяготами никак не изнурённую.

Конечно, салаги ещё: совсем недавно брачное таинство приняли. За месяц до начала войны, — вот такое мне подвернулось на язык оправдание.

Малёк поперхнулся, прокашлялся. Мужик уставился на него.

— Мы, это… — другу пришлось оправдываться за то, что привлёк к себе внимание. — Мы того… Жена у меня вылечить может любую хворь, честное слово. А я помочь смогу, если что… Дрова там нарубить…

Староста осклабился, освободил руки и сдвинул картуз на лоб:

— Завсегда, мил человек, в таком желании пособить могем. Есть тут у нас баба одна: мужик у неё то ли на войну ушёл, то ли совсем сбежал. Дровишек ей мы нашим обчеством сообразили, а вот нарубить их руки никак не доходят. Сенокос, понимаешь: все мужики — в поле, целыми днями. Оплату деньгами от неё ждать не надо, но покормит.

— Вот и хорошо! — ответил я с воодушевлением. — Мы ж понимаем, что сейчас с деньгой у всех туго: у самих нет ни шиша.

— Ну, тады давай за мной, — он развернулся и потопал по улице, не оглядываясь.

Малёк стронул Милягу, и за нашей телегой побежала гурьба говорливых восторженных ребятишек, глядящих на Солнышку во все глаза и бурно обсуждающих её ведьминскую сущность, ни капельки нас не стесняясь. Это именно они к нам старосту привели, а теперь упорно увязались следом, в кои веки получив необычное развлечение.

— Вам, ребятки, вот сюда, — староста кивнул на ворота очередного дома, попавшегося нам на пути. — А девица ваша пусть со мной топает. Покажу ей свою супругу: хворает она по женской части. Вот и посмотрим, какая она такая у вас знахарка…