Но, я вам скажу, война — это совсем не то место для любви. Сегодня ты здесь, а завтра — там. Сегодня ты жив, а завтра — как знать? Главное: для любви всё же нужны чувства, внимание нужно оказывать, то да сё. А какие уж тут нам чувства? — только что дурные мужики с топорами набросились. В Гренплесе нихельцы нас валунами забрасывали, как шапками, а потом кинулись крошить, как капусту. Вся душа словно выгорела, все чувства притупились. Хотелось только напиться и переспать с гулящей девкой, для облегчения. Вот когда мы жили в избе Ухвата, то понемногу оттаяли, и снова стали похожи на подростков, только с глазами бывалых стариков. Но я-то понимал, что такая благодать будет не вечной, и война снова жадно втянет нас в свои игры со смертью. Только мой простой друг этого не понимал и знать не хотел, жадно наслаждаясь жизнью и не пряча свои чувства глубоко внутри себя. Я не хотел впускать Солнышко глубоко в душу, так как боялся неизбежного расставания. Малёк же не боялся ничего и никогда. Особенно того, что не грозило ему смертью.

Эта стычка с разбойниками изрядно нас напугала: мы побоялись ночевать в очередной деревне. Решили устроить ночёвку в лесу, а в селе только приобрести еды в дорогу. Днём. И сразу же двигать дальше.

Собственно, приготовление пищи в этот раз прошло более скучно, чем с самый первый. Мне гораздо крепче запомнилась картинка спящих под телегой друзей: Солнышко спала, доверчиво прижавшись к Мальку, а у него было такое умиротворённое лицо, как будто война уже закончилась. И её выиграл именно он. Хм, а он ведь на полголовы её ниже… Причём, ведь обоих это ни капельки не смущает!

Я встал на самый первый караул. Сидел у самого костра, так как охранять сон друзей в стороне не имело никакого смысла: в одиночку мне круговой дозор не под силу. Это лишь сотня может (и обязана!) создать удалённое охранение. Нам же только оставалось надеяться, что на нас не кинутся большой толпой, а ворам-одиночкам я и один не позволю перерезать глотки сонным людям, как-нибудь.

Степи возле Гренплеса заканчивались; наш путь пролегал, в основном, по лесным дорогам. Но я знал, что дальше к югу мы неизбежно вновь пойдём по целинным землям, где население живёт, в основном, скотоводством, и где среди верноподданных Его Величества проживает много выходцев из южных стран, как раз этим и занятых. Они и охотники хорошие, и воины, — но, разумеется, всё равно не чета моему Учителю, хотя он их земляк. В тех местах встреча с нихельцами нам никак не грозила — по крайней мере, Ухват в этом был железно уверен. Но и углубляться далеко на юг нам не требовалось: так, только пройти немного по границе бескрайней степи, а потом вновь взять севернее.

Затявкала в кустах одинокая шнырга, сверкая своими жёлтыми глазами. Вот ведь противная тварь: прикидывается такой несчастной, беспомощной и жалобной. Но, только кинь ей кусок — на звук чавканья мигом сбегутся её соплеменники, и начнут требовать жратву уже смелее. Если дашь ещё кусок — обнаглеют вконец, окружат, начнут даже хватать за штанины. Прокормить всю ораву ты едва ли сможешь, а они, зверея от того, что еда только поманила их одуряющим запахом, начнут уже кусаться. Как только ты получишь от их зубов хотя бы царапинку — всё, считай, что ты уже труп: запах крови мигом сводит их с ума, и эти мелкие зверюшки кидаются на тебя всей стаей. От многочисленных мелких ранок человек слабеет и погибает: его обглодают до последней косточки. Так что с такими собачками церемониться никак нельзя. Это мы крепко усвоили, когда шли в учебный лагерь, а шнырги нас навязчиво сопровождали, пожирая объедки после наших стоянок.

Я взял из костра обгорелый сук и швырнул в кусты. Глазки мигом исчезли, чтобы вскоре засветиться уже с другой стороны, с тем же жалобным скулением. Я подбросил в огонь ещё еловых веток и мха, чтобы создать побольше дыма: он и летающих кровососов отгоняет, и лесное зверьё тоже резкого запаха не выносит, — с его-то тонким обонянием, способным учуять запах поживы за лигу.

В ночной тишине все звуки особенно хорошо слышны. Если, конечно, ты её слушаешь, а не спишь. Хлопали крыльями ночные птахи, издалека слышался тоскливый вой. Трещали неугомонные сверчки и сучья в костре. Я взял кусочек прогорклого, отвердевшего солёного сала, насадил его на веточку и, подержав над дымом, принялся неспешно наслаждаться такой незамысловатой трапезой, сидя спиной к огню, чтобы глаза не привыкли к свету и не потеряли зрение в темноте, а заодно не пропустить непрошенного гостя с тыла. Этому нас научили ещё в пути бывалые ветераны всё на том же пути из своего городка в столицу.

Шнырга, учуяв запах печёного сала, затявкала ещё жалобней. Эдак она мне друзей разбудит. Я, встав, вразвалочку пошёл к кустам — зверюшка фыркнула и бесшумно шарахнулась прочь. Чтобы отпугнуть её подальше, я шагнул за границу нашей полянки, сделал ещё с десяток шагов, а потом решил, чтобы два раза не бегать, заодно уж справить малую нужду.

Лесок, где мы заночевали, и лесом-то назвать было нельзя. К нему примыкала пашня, наверняка тут паслось много домашней скотины, да и близость степи сказывалась — одним словом, типичное редколесье, которое просматривается далеко вглубь. И вот, когда я, с блаженным видом поливал своей струёй ствол ближайшего дерева, заметил вдалеке отчётливый блеск стали. Сверкнуло лишь на миг, отбросив ко мне лунный свет — и снова темень. Но ведь не в глазах же это у меня заискрило! И вот я, не в силах прервать своё занятие, напряжённо вглядывался в ту сторону, боясь дышать, а сердце забилось так часто, что даже в горле запершило.

Вот, ещё раз! Сомнений не осталось: там тоже люди. Так как расстояние до места вспышки вроде бы не изменилось, то, значит, они, как и мы, спят, а лунный свет упал на обнажённый меч часового: на посту оружие должно быть в полной готовности.

Я, едва-едва дождавшись, мигом подтянул штаны и рухнул ничком в траву. Лежал долго, но больше вспышек не видел. Что делать? Вдруг там не спят, а прочёсывают лес в поисках спящих? Но с какой бы стати? Нас ищут? Не может быть такого. Ну, только если Ухвата повязали, и он быстро признался, что из города ушла телега с золотом. Или же нихельцы разбойников зачищают: в этом случае попасть в такую облаву для нас будет величайшее невезение, а врагам — смех и радость надолго. Если они золота и не найдут, то над девушкой обязательно надругаются.

Что делать?! Что делать?! Бежать будить своих и срываться в бега? Миляга не запряжена, а в темноте её запрягать будет не так просто… Я не смог пересилить себя и осторожно начал продвигаться в сторону мелькнувшего проблеска.

Согласен: это было чистейшее безумие. Много ли у меня имелось шансов подкрасться незамеченным, — в ночном лесу, где сухих веточек не видно, а умения никакого нет? Едва ли. Если бы у тех дозорных был достаточный опыт, то влип бы я, как мошка в паутину.

Но Пресветлый, как известно, помогает дуракам и пьяницам. Меня не заметили, а я увидел сквозь деревья огонёк костра и стразу успокоился: люди там тоже расположились на ночлег, как и мы, и поэтому внезапная облава нам не грозила. Нам повезло: такие же странники, как и мы, тоже решили заночевать возле села, и при этом — не на нашей поляне. Кто они были такие? — да кто ж его знает… Ясно одно: с таким грузом, какой мы везли, нам всякие попутчики совершенно не требовались. Если это были солдаты, — хоть наши, хоть нихельские, — то боя, скорее всего, избежать бы не удалось. И не факт, что нам с другом удалось бы победить в лесу толпу врагов.