И даже не помнила, как наняла Маркуса Вестера с Ярдемом в личные охранники, и уж точно не представляла, зачем она это сделала.

Капитан мерил шагами каменный пол. На тюфяке у стены похрапывал Ярдем Хейн. Китрин, очнувшись от дремоты, в сотый раз оглядела две полутемные комнатушки. В жаровне потрескивал огонь, бросая красно-оранжевые отсветы на дальнюю стену, пахло сосновым дымом. Окно, затянутое скобленым пергаментом, пропускало тусклый грязный свет. Ларцы, с такими предосторожностями вывезенные из Ванайев, громоздились вдоль стен, как товар в дешевой лавке, самое ценное — примерно десятую часть, больше не влезло — переложили в тяжелый железный сейф.

Китрин села на постели. Тело ломило, зато в голове почти прояснилось.

— Доброе утро, — вежливо кивнул Маркус Вестер.

— Долго я спала?

— Часа три. Полдень еще не скоро.

— Еда есть?

— Колбаса с ужина. — Маркус мотнул головой в сторону покоробленной дубовой двери, что вела во вторую комнату.

Китрин поднялась. В прежней жизни после трех часов сна она едва продержалась бы до вечера, теперь же любой сон казался роскошью.

В задней комнатушке, не имевшей окон, девушка зажгла огарок свечи. На дощатом настиле громоздились банковские книги — душа и память ванайского банка, — рядом высился грубый дубовый стол с кувшином воды и куском сероватой колбасы. От жестяного ночного горшка в углу шла вонь; Китрин справила нужду и, высыпав в горшок горсть-другую углей, закрыла крышку. От колбасы она ничего хорошего не ждала, однако отрезанный кусок оказался на удивление неплох: мясо пахло яблоками и чесноком, и Китрин, опершись о стол, принялась жевать.

Такая жизнь продолжалась вот уже почти две недели. Маркус охранял сокровища днем, Ярдем ночью, в городе старались показываться как можно реже. Сидели в полутьме — при тусклом свете из окна, в отблесках жаровни или свечей — и выходили разве что в соседнюю комнатушку. Еду покупали на деньги капитана: все, что он выручил от продажи шерсти, фургона и мулов, поместилось в небольшой кошель, который лежал теперь у входной двери. Мулов продали задешево — Китрин решила, что та женщина из первокровных лучше о них позаботится.

По мулам Китрин скучала.

Она провела рукой по грязным обвисшим волосам, оглядела одежду — ту самую, в которую ее обрядили в банке, когда она стала погонщиком по имени Таг.

— Мне нужна одежда, — сказала Китрин, выходя обратно в большую комнату. — Не до весны же это носить.

— Хорошо, — кивнул капитан. — Только не отходи далеко, пока не осмотришься. И не привлекай к себе внимания. Чем меньше людей знают, что мы здесь, тем безопаснее.

Он говорил каждый раз одно и то же, будто Китрин могла забыть прошлые наставления. Тралгут, шевельнувшись во сне, вздохнул. Китрин сунула кошель в карман и открыла дверь — дневной свет обрушился на нее как ливень.

— Китрин!

Девушка обернулась. Капитан перемешивал клинком угли, по-прежнему озабоченно глядя на Китрин.

— Осторожнее там.

— Я знаю, чем мы рискуем, — ответила она и шагнула на улицу.

Соляной квартал мало чем отличался от лабиринта. Двухэтажные дома стискивали улочки так, что прохожим едва хватало места разойтись, изгибы холма определяли всю застройку — вдаль ниоткуда не глянешь, из отходящих от перекрестка проулков любой может оказаться тупиком. Воздух полнился голосами куртадамов, цинн и первокровных, и если где-то муж кричал на жену — эхо разносило гневные интонации, пусть и с размытыми от дальности словами, по всему кварталу.

В окнах и дверных проемах то и дело мелькали дети — гибкие, как кошки. Оттепель последних дней растопила грязный снег; остались черные лужи, подернутые тонким ледком. Кроме той дороги, по которой шла Китрин, в город наверняка вели тысячи проулков, но других путей она не знала и потому предпочитала никуда не сворачивать. Подойдя к знакомому перекрестку пяти дорог, она выбрала ведущую на северо-восток улицу, которая шла к главному рынку и морским докам — источнику всех доходов Порте-Оливы.

Вместо рынка на открытой площади, как в Ванайях, здешняя торговля кипела в многочисленных крытых галереях, соединенных переходами. На подступах к торжищу грубый булыжник мостовой сменился светлыми плитами, над головой вознеслись своды, соединенные, как ладони в молитве, а между их каменными и железными пальцами открывались в небо огромные окна, струящие свет внутрь галерей. Мужчины и женщины пели и играли на флейтах, кукольники разыгрывали нехитрые сценки, в которых мелькали имена местных купцов и политиков. Слуги из дворцов и богатых домов проталкивались сквозь толпу, придерживая на головах ивовые корзины с припасами для обедов знати. Мелкие ростовщики — ничтожная рыбешка по сравнению с монстром вроде Медеанского банка — расставляли на зеленом сукне весы и гири, моряки и путешественники приходили с берега поглазеть на суету, потолкаться среди публики. Торговцы расхваливали товар: хлеб и рыбу, мясо, холст, пряности, советы по духовному самосовершенствованию, — всякий раз в новом сочетании.

Каждое утро, еще до рассвета, торговцы выстраивались у больших павильонов в ожидании гвардейцев ее величества, доставлявших узорные железные ларцы из дворца наместника. Каждый торговец платил пошлину и вытаскивал из ларца билет с указанием, в какой из тысяч ниш и палаток ему сегодня торговать. Никому из ростовщиков, пекарей, мясников и фермеров не позволялось сохранять за собой постоянное место. По крайней мере официально. Китрин видела действо всего дважды, но почти не сомневалась: такая четко отлаженная напоказ система, призванная убеждать публику в честности выбора, наверняка не обходится без подкупа.

Готовясь к долгим поискам, она купила себе мешочек подогретого на огне изюма и медовых орешков, однако лавка портного нашлась почти сразу — всего в пяти нишах от того места, где Китрин ее видела прежде. Лавкой заправлял чистокровный цинна — высокий, тонкий и бледный, с перстнями на всех пальцах и с зубами такими острыми, будто их специально наточили. В центре полукруга из пяти столов стоял шестой, с лучшим товаром. Китрин замедлила шаг и окинула взглядом три платья, словно из любопытства. Цинна, стоя в стороне, кричал на женщину из первокровных — та, скрестив на груди руки, метала в него яростные взгляды. Между ними стоял ящик светлого дерева, потемневший от воды.

— Посмотри! Только посмотри, всю краску размыло водой! — кричал торговец.

— Не я же их с лодки сталкивала!

— И не я!

— Ты подписал контракт на десять платьев — вот тебе десять платьев!

— Я подписывал контракт на платья, которые можно продать!

Китрин подступила ближе. Платья, простые на вид, явно побывали в морской воде, ткань пошла желто-синими, местами бледно-розовыми разводами, по всей поверхности виднелись белые пятна, словно кто-то бросил сверху горсть песка. Цинна, сощурившись, смерил девушку раздраженным взглядом.

— Тебе что-то нужно?