– О, именно таких клиентов я и предпочитаю: самодоволен, глуп, не раскаивается в своих преступлениях, которые невозможно простить, – иронично протянул Ардуин. – Мне просто не терпится вывести его из этого заблуждения.

– Э… понимаете, мессир Высокое Правосудие… это…

– Он не должен орать в общественном месте, а также произносить непристойности в адрес демуазель Од и ее отца?

– Именно! Я как только подумаю, что это чудовищное порождение ада примется перед судьями и перед всеми нами распускать хвост, будто павлин, хвастаться своими гнусными преступлениями… При этом забавляясь… Послушайте, ведь он этим и вправду забавляется! – уже кричал Ламбер, красный от гнева. – Знаете, мессир Правосудие Мортаня… мне редко случалось кого-то ненавидеть. Все, кому я писал приговоры после того, как судьи и помощник бальи вынесли решение, обладали какими-то человеческими чертами. У некоторых виной были жизненные обстоятельства, но здесь не существует и такого слабого оправдания. Я присутствовал на судебных заседаниях и часто испытывал сожаление. У обвиняемого нередко была настолько горестная судьба, что должно было произойти настоящее чудо, чтобы он в конце концов не оказался прикованным к нашей скамейке. Но этот… Его даже не назовешь созданием Божьим. Он забавлялся, уверяю вас, с удовольствием вспоминал обо всех совершенных им убийствах, обо всех мучительствах, постоянно упоминая, какую власть даровал его хозяин с козлиной задницей. А так как это инквизиторский процесс, то есть тайный, я не могу рассказать вам всего. Но все это просто тошнотворно, клянусь вам!

– Отлично, сейчас мы объясним Сильплесси, что удовольствие мимолетно, а вот страдание бесконечно, – прошептал Ардуин.

Он внимательно посмотрел на совершенно потерявшего голову человечка, на его детские щечки, сморщенные от ужаса и отвращения. Несмотря на все усилия забыть, Ламбер вспоминал, до чего может дойти человеческая жестокость. Ардуин знал об этом более чем достаточно. Однако он научился выкидывать из памяти последний звук, последнюю картину увиденного точно так же, как смывал кровь со своих рук и лица. Кровь другого человека. Впервые за все время их знакомства помощник секретаря не казался Ардуину похожим на бестолково крутящийся волчок.

Бенуа Ламбер вынул из своего бюро небольшой свиток с печатью помощника бальи Беллема.

– Вы сами уже, конечно, об этом догадались: сеньор помощник бальи ни в коем случае не желает никаких retentum[144] для обвиняемого, о чем и уведомляет вас в конфиденциальном порядке. И вообще, он приложил величайшие усилия, чтобы не прикончить этого негодяя своими руками.

Ардуина это ничуть не удивило. Немногие знали о существовании retentum – своеобразном выражении снисхождения для тех, кого сочли достойным этой милости. В таких случаях сеньор бальи добавлял внизу приговора одну строчку – для исполнителя Высоких Деяний, давая указания, например, сократить мучения приговоренного до одного часа вместо двух или даже потихоньку сломать шею приговоренному к смерти на костре правосудия перед тем, как поджечь солому, закрывающую дрова. Других, чаще всего женщин, опаивали до такой степени, что те даже не понимали, что над ними взлетел топор и что отрубленная голова сейчас покатится по доскам эшафота.

– В любом случае, – продолжил месье Ламбер, – Ангерран де Сильплесси принадлежит к высшему дворянству. Поэтому, чтобы избежать щекотливых вопросов и бесчестия, которое неминуемо падет на эту семью, а также на все дворянство нашего края, после… вашей работы, которая ни в коем случае не станет достоянием широкой публики, обвиняемого нужно будет снова одеть и обезглавить мечом.

– Сомневаюсь, чтобы он был достоин того, чтобы его обезглавил мой Энекатрикс, – заметил Ардуин, имея в виду свой меч с лезвием в форме листа, безупречно служивший ему в его зловещем ремесле.

– Да он недостоин и веревки, – злобно прошептал помощник секретаря.

– Позвольте мне переодеться, – произнес Венель-младший.

– Да, пожалуйста, прошу вас, мессир…

Бенуа Ламбер, сейчас как нельзя более напоминающий перекормленную мышь, торопливо засеменил к двери, но вдруг остановился и добавил:

– Процедура несколько необычная, но нам кажется предпочтительным, чтобы не беспокоить вас два раза и не задерживать в нашем городе, чтобы казнь состоялась до вечера – разумеется, после… остального.

Мэтр Высокое Правосудие с трудом удержал улыбку. Альбер де Клермонтен хотел покончить с этим как можно скорее из ненависти к Сильплесси – и особенно чтобы избежать из уст обвиняемого случайного упоминания об Од и других членах его семьи.

* * *

Мэтр Правосудие Мортаня натянул обтягивающие штаны из черной кожи, застегнул камзол кроваво-красного цвета, на котором брызги крови не так заметны. Поверх он надел нечто вроде кожаного передника с рукавами, застегивающегося на спине. Его он использовал только при казнях, после всего остального. Наконец, приложил к лицу черную маску. Глубокий вздох. Он качнулся в другой мир, где не существовало никого и ничего, кроме нескольких часов, которые он должен провести в комнате для допросов, а затем на городской площади. Часы, которые, когда Ардуин снова вернется в мир живых, не оставят и легкого следа в его памяти. Так же незаметно, как лепесток падает на пыльную землю или в море вливается еще одна капелька воды.

Он подошел к Селестену, когда тот уже застегнул широкий пояс поверх черной кожаной туники. Форма подмастерья палача также покрывала его с головы до ног, подобно огромной маске. Они вышли с мощеного двора. Их появление на улице вызвало почтительную тишину, которая сопровождала их до самого замка. Прохожие прижимались к стенам домов, чтобы дать им пройти; какая-то кумушка спрятала ребенка в своих юбках, будто желая защитить его, торговки опустили головы, чтобы не видеть Ардуина с его помощником.

Охранники, которые ожидали, когда можно будет поднять решетку, без единого слова пропустили их, опасливо посторонившись, будто боялись подхватить от них какую-то заразу.

Ардуин Венель-младший в сопровождении Селестена спустился по каменным ступеням, ведущим в камеры, устроенные в подвале замка. Утренний свет еле просачивался сквозь отдушины, превращаясь в густые сумерки. Ардуин вспомнил о юноше, которого он из милосердия прикончил здесь несколькими неделями раньше. Он будто снова увидел его мать, убивающуюся от одной мысли, что ее сына будут мучить и казнят за то, что тот хотел защитить ее от побоев супруга – грубияна и пьяницы. В этот момент его затылка коснулось теплое дыхание. Ардуин был убежден, что это Мари де Сальвен тогда пришла на помощь молодому человеку. Как же его звали, того, кому он сломал шейные позвонки, чтобы спасти от гораздо худших страданий? Он это давно забыл. А впрочем, разве это имеет какое-то значение?

Стражник направился к ним, подняв светильник[145], и почтительно спросил: