— Ваши разведчики составляли эти карты без шифрования, ведь так? — Глорфиндел поджал губы, криво усмехнулся. — Те, кто ходили на восток, кажется, не дошли достаточно далеко. Что их… остановило?

Командиры переглянулись, Эктелион, ответственный за южный сектор и полностью уверенный, что его планы местности максимально точны, с превосходством взглянул на воина из восточного отряда. Лаурэфиндэ выдохнул.

— Если вы не до конца понимаете значение разведки, — поднявшись с места, проговорил он, тяжело опираясь на стол, — если считаете, что самое страшное наказание за неточность карты — неодобрение короля, который, возможно, вовсе ничего не заметит, если до сих пор, пройдя Альквалондэ, Хэлкараксэ и битву у берегов Эндорэ, вы не поняли, насколько… — Глорфиндел вдруг осёкся и резким движением обнажил меч. — Если я больше не кажусь авторитетом, потому что ослаб от раны, любой из вас или все сразу можете проверить мою силу. Сейчас!

Эктелион видел, как подрагивает рука друга. Что бы Лаурэфиндэ ни говорил… Да, он ослаб.

— Я лично пойду в разведку и всё исправлю, — сказал командир восточного отряда.

— Хорошо, — Глорфиндел убрал клинок, снова опёрся на стол. — Я своими руками буду рубить головы тех, кто не понимает смысла того, что делает! Орки идут по нашим следам. Скоро мы возьмём пленных и узнаем, где крепость Моргота, как в неё пройти, как она устроена. Мирное население отправим на юг, армия пойдёт в бой. Таково Слово короля. И это решение окончательно!

***

Она вошла в шатёр, и полумрак озарился золотым сиянием. Казалось, померкли и свечи, и огонь в печи, остался только один свет.

— Я и так безмерно люблю тебя, сестрица, — прижал к сердцу ладони Финдарато, подняв глаза от книги, между страницами которой лежали засушенные цветы, — не трать силы на чары. Ты и без них прекраснейшая эльфийка Арды. Но неужели твоя красота затмила разум нашего дядюшки недостаточно, что ты вернулась ко мне?

— Наоборот, — хихикнул Артаресто. — Владыка Нолофинвэ, кажется, больше не «Ноло».

— От восхищения красотой Артанис дядюшка потерял половину имени? — заулыбался Финдарато. — Это совсем не удивительно.

— Смеётесь, — разозлилась королева-сестра, сбрасывая покрывшийся каплями дождя плащ, — а Нолофиньо собрался воевать. Прямо сейчас.

— Надеюсь, не с нами? — король картинно ужаснулся. — Мы же устали с дороги, не знаем местность, да и враг может оказаться где угодно!

— Не переживай, братец, — прищурилась Артанис, — мы в одинаковых условиях. Если, конечно, у дяди вдруг не появится подкрепление в лице не-ноло-Финьо.

— Не появится, — усмехнулся Финдарато, — даже представить не могу, что должно случиться, чтобы они помирились. И я точно знаю, что не собираюсь присутствовать при их встрече.

— Никто из нас не собирается, — резко сказала королева. — Мы не станем играть по правилам Нолофиньо. Он мне не король. Надо узнать о нашем родиче Эльвэ. Может быть, он жив, может быть, поможет нам, если, конечно, его брат действительно ни в чём перед ним не провинился. В любом случае, надо найти местных эльфов, ведь, как мы предполагаем, это Тэлери. А с ними я договориться смогу.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся Финдарато, закрывая книгу. — Я бы, увидев тебя, без разговоров сделал своей королевой. О, кажется, уже так и поступил. И когда успел, не напомнишь, дорогая моя сестрица?

Артанис села у огня.

— Артаресто, поухаживай за леди: налей вина, подай угощение. Учись быть приятным для женщин. У меня учись. Не у папы.

***

Голос дочери звучал словно из-за грани мира, настолько далёким он казался, а слова неразборчивыми. Иттариэль пыталась отвлечь отца от тяжких размышлений, утешить, читая стихи. Наверно, это была одна из книг Элеммирэ, написанная до того, как талантливая дева-менестрель встретила сломавшую её жизнь любовь.

Сломавшую жизнь любовь…

Турукано посмотрел на дочь, изображающую какую-то романтическую сцену и, через силу улыбнувшись, негромко произнёс:

— Не влюбляйся, девочка моя. Никогда и ни в кого. Поверь, ничего хорошего из этого не выйдет.

Иттариэль замолчала и удивлённо взглянула на отца. Изумление медленно, но неумолимо сменялось осуждением, перерастая в обиду: дева старается, декламирует, а единственный, но самый главный слушатель не обращает внимания!

— Прежде, чем злиться на отца, — Турукано резко встал и начал расхаживать по шатру, сцепив руки за спиной, — выслушай. Очень скоро, когда вернутся разведчики, войско нашего короля пойдёт в бой. И я тоже. Понимаешь? Как и ты, я не имею права осуждать отца. Тем более короля. Я просто хочу, чтобы ты отнеслась с пониманием к моему невниманию к тебе и стихам о любви. Особенно, стихам о любви. И знаешь, почему? Потому что любовь многих, прошедших Хэлкараксэ, оборвется в этом… бою.

— Бессмысленном?

— Нет. Не бессмысленном. Но… слишком поспешном.

Иттариэль хотела что-то сказать, но принц многозначительно прислонил к губам указательный палец, напоминая, что о короле и отце плохо не говорят.

Слишком самоуверенные враги

Пустота обрушилась внезапно. Сразу. И обычно запаздывающее осознание произошедшего навалилось неподъёмной ношей, заставив плечи поникнуть. По совершенно непостижимой причине, именно сейчас, а не раньше, пришло понимание, как много потерь было в короткой жизни юного Нолдо.

Армия уходила на восток, а Эльдалотэ — на юг. С будущим мужем, своим стремящимся к миру королём и прекрасной королевой, а летописец стоял один среди пытающихся обустроить лагерь подданных владыки Нолофинвэ, и ему казалось, что вокруг разверзлась пропасть. Словно в одно мгновение очутившись на остроконечной вершине скалы, на высоте, с которой земная твердь кажется утонувшей во мраке бездной, книжник прижал к груди прошитую серебряной нитью стопку листов и зажмурился.

***

Открыть глаза заставил пронзительный писклявый хохот, от которого содрогнулся каждый нерв в измученном теле. Зрение не фокусировалось, было видно лишь, как сквозь болтающиеся рваными тряпками волокна мрака в небе проглядывало дневное светило, красное и угрожающее, но холодное и равнодушное.

Рокот, гул и раскаты подземного грома всё чаще звучали скрежетом неочищенной руды, которой никогда не стать благородным, поющим при ударе металлом. К постоянно меняющемуся ритму невозможно было привыкнуть и перестать замечать, но свистящие, поднимающиеся на грань слышимости вопли были тысячекратно ужаснее. И они всегда являлись предвестником очередного издевательства, после которого «простое» висение на скале в прилипшем к коже промокшем и покрывшемся льдом плаще начинало казаться счастьем.

В свалявшиеся, смёрзшиеся волосы вцепились когти, но