В ящике с оборудованием я возвращаюсь в Москву на транспортном самолете. В полете несколько раз теряю сознание, и у меня горлом несколько раз идет кровь — вонючая, как воняет из туалетной трубы после прочистки. Мне не хватает воздуха и трудно дышать. Но у меня есть еще дела. Есть у нас еще дома дела.

05. Высадившись в аэропорту, взломав ящик, почти незаметно перемещаюсь из военного в гражданский сектор Шереметьво. Ловлю такси, а приехав в Москву, показываю таксисту свои корочки. Тот устало-разочарованно вздыхает и, кажется, выругивается в сторону. Но что делать? Денег у меня нет. Я же только что с войны.

Мою военную форму скрывает найденный нами с Эдиком на развалинах замка гражданский мужской плащ. Он грязен до неприличия, но что делать? Мне все нипочем — у меня, если что, корочки. Прижав к себе саквояж, спускаюсь в метро.

06. Пересаживаюсь на «институтскую ветку», доезжаю до конечной «Институт». Бегу на КПП, где, конечно, меня намертво останавливает охрана. Я звоню Карпелю и спрашиваю, в чем дело. Тот отвечает, что приказом Мирошниченко ваш проект закрыт, вас велено не допускать на ваш этаж.

Тогда я блефую, говоря Карпелю:

— Доложу Мирошниченке о вас все, что знаю!

А что такого я знаю о Карпеле? Да ничего! Но Карпель стремается и приказывает охране впустить меня. Ну, и правильно, а то пришлось бы использовать мой «Стечкин». Теперь-то я его перезарядил правильно!

07. На своем же этаже встречаю Светлану, она спешно что-то пачками отправляет в машину для уничтожения бумаг.

— Это ты? Ты слышал, что Мирошниченко срочно закрыл наш проект?

— Да. Только что от Карпеля.

— А ты знаешь, что он приказал уничтожить все оригиналы и подлинники документов по этому проекту?

— Ха! Да давно пора!

— Но ты точно не знаешь, что ко всему этому Мирошниченко приказал уничтожить всех, кто имел дело с документами проекта. Уничтожить!

— А тебя тоже должны уничтожить?

— Нет, я ведь дела с документами не имела.

Спрашиваю, где старички, которые не участвовали в экспедиции. Тогда Света отводит меня к большому работающему «этажному» холодильнику и показывает мне, как в нем на полу навалом лежат тела «старичков». Кто-то, видимо, сначала их расстрелял из автомата, а потом их добивали в голову на всякий случай.

Я бросаю им капсулы с прахом их погибших товарищей. Спите спокойно. Вместе.

Потом я бросаю саквояж, а Света, шепча мне, что «И тебя хотят убить», за руки ведет к лифту. Ее слова сопровождает придыхание. Она самка… Прямо в лифте мы начинаем целоваться взасос.

08. Поднявшись наверх, выбегаем из лифта. Охрана уже «проснулась» и начинает по мне стрелять. Выхватываю пистолет, удивительно, но у Светы тоже есть пистоль — самый последний, тяжелющий ТТ. Оба охранника, подкошенные, падают на пол. В гараже снимаем еще одного охранника — и угоняем микроавтобус. И как только у нее это все получается? Она ведет авто резко и немного опасно, лихо, зато быстро. Выбив ворота, вылетаем на шоссе. Пролетев десять километров, говорю ей:

— Останавливайся!

— Зачем?

Я выхожу и включаю дистанционный пульт атомной бомбы. Через пять минут… Я впрыгиваю в машину и кричу Светлане:

— Теперь гони!

Пока мы несемся к Москве, она все лепечет:

— Я сразу тебя полюбила, как только увидела первый раз, ты веришь в любовь с первого взгляда? Я спасу тебя. Я спасу тебя, лишь бы ты был со мной и со мною всегда. У меня есть знакомые, они тебе сделают документы, все будет хорошо. Мы вместе уедем, и нас никто в жизни не отыщет! — И мы снова, а она ведет машину, целуемся в глубокий засос. На скорости 140 километров в час.

И тут мы слышим гром среди ясного неба: на западе, там, где некогда под землей, словно покойник, располагался наш институт поднимается густое облако пыли, а после наружу вырываются столбы огня, и потом — все. Стихло. Бомбочка ведь была всего лишь бомбочка, а не бомба!

09. Мы приносимся домой к Свете. Она распинает меня на своем, как она это раньше называла, траходроме, вскакивает на меня сверху, и тут пошло-поехало, не знаю как, но у меня происходит эрекция, а минут через шесть Света кончает.

Тогда она хватает подушку, на которой была моя голова и… кладет мне на лицо.

10. А что было дальше, я видел со стороны. Мое тело с членом наружу лежало на диване, Светлана тогда прикрыла его (член, конечно) покрывалом, а в комнату вошел Мирошниченко.

— Ну, спасибо вам, Галина Ивановна, за вашу работу! — Мирошниченко смотрит на мое тело, а после нежным таким, несколько отеческим движением руки закрывает мои остекленевшие глаза с красными зрачками…

— Теперь-то я могу рассчитывать на то, что моей матери выделят квартиру, о которой я вам говорила?

— Конечно, Галечка, — Мирошниченко отдает ей какие-то бумаги и еще ключи в придачу. — Можете хоть сейчас въезжать.

Как-то злобно и одновременно похабно Светлана скалится-улыбается, потом забирает из рук Мирошниченко бумаги и ключи, а после, демонстрируя ему свою обнаженную грудь, спрашивает:

— Может, того? Начальничек!

Я витаю еще вокруг своего тела по спирали, медленно начиная подниматься вверх, и уже вижу Мирошниченко в профиль: он густо так покраснел и начинает выговаривать Светлане:

— Сколько вам говорил, чтобы вы принимали «антисекс»! До вас как будто мои слова не доходят! Однажды, Галечка, вы с этим влипнете в такую историю, что даже я не смогу вас вытащить.

А дальше мне становится настолько плевать, что там внизу происходит, что я отворачиваюсь от них и начинаю смотреть на небо, тем более что мне кажется, я скоро встречусь с ней… и от одной этой мысли мне хорошо.

Потом я вижу ее: она протягивает мне руку и я понимаю, что она сейчас сопроводит меня до самого неба. Она мне показывает, чтобы я обернулся и я уже не знаю и как, вижу сквозь стены и дома, как мое тело, встав, начинает раздирать на части вначале Мирошниченко, затем Свету и, закончив, падает без дыхания на пол.

Хочу увидеть, как выходит душа из тела Зверя. Но там, по всей видимости, ничего такого нет. И мне немного жаль. Иногда мне казалось, что у зверя все-таки есть душа. Но своя, звериная.

11. А знаете, на небе мне все-таки дали шанс. Я слышал голос, который повелел мне вернуться и стать праведным и не грешить более. А потом я проснулся оттого, что мне жгли грудь электричеством. Люди в масках очень обрадовались и даже засмеялись, когда увидели, что я пытаюсь встать и стал кашлять. А через какое-то время меня выписали из военного госпиталя.

И мне уже не было так одиноко, как раньше, потому что я узнал точно, что есть Бог. Я вспоминал на своем новом месте размышлений, раньше это был балкон, теперь — унитаз, глядя в зеркальный потолок, всех девушек, которых я хорошо знал. Ольгу, которая на смогла вынести ответственности любви и убежала от нее в смерть, Анну, которая так и не смогла простить меня за то, что я был другом ее брату и сам был готов ради него сделать то, что он сделал ради меня — отдал свою жизнь, Галину — Светлану, которая попросту оказалась засланным убийцей и готова была ради барахла перегрызть в буквальном смысле другому человеку глотку.