28. А верить он может только в себя или в дьявола. Не может же сатанинское отродье верить в Бога Всевышнего и от Него получать за свою веру силу! Если он верит, не важно во что, и эта вера делает его неуязвимым, то чем я могу ему противостоять?

Клин вышибается клином. И его вера в себя, фактически в дьявола, или же просто его вера в дьявола может быть уничтожена только лишь другой верой, верой во что-то большое, полностью позитивное и светлое. Его черную веру может убить лишь моя вера в Бога. В этом случае — я слаб, как слепой котенок. С детсада не молился, о Боге не размышлял. И с чем я пойду на эту бронебойную махину? Но, несмотря на мое неверие, в школе нам десять лет по заветам моего великого деда Библию долбили. Я вспоминаю историю о Давиде и Голиафе: Давиду ведь не понадобилось особо напрягаться? Он просто был мужественен и верил, что на правильной стороне.

Израильтяне выходили воевать на врага с песнями хвалы Богу, и враг низвергался. Да, но перед этим они «очищались». А чист ли я? И тут я сам, может это и неправильно, для себя, глядя на блестящую пряху своего армейского ремня «С нами Бог!», решаю, что делаю Божье дело. Усилием собственной воли. Может, это и неправильно самому за себя решить, что ты угоден Богу, но в тот момент мне ничего больше не оставалось. Я возвращаюсь в замок, ребята мне отворяют:

— Ну, как?

— Еще никак, дайте мне мегафон.

— Чтоооооо???

Дайте

Мне,

Пожалуйста, мегафон!

29. И уже с мегафоном я снова в поле. Появляется зверь, встал напротив моего пулемета, как бы тем самым показывая, что не боится, и что-то говорит мне на своем языке.

— Ты, наверное, сегодня умрешь! — почему-то я могу перевести с его языка на свой. А это мы еще посмотрим.

Его вид грустен. И мне даже кажется, что от всей этой охоты — мы охотимся друг на друга — он уже устал. У него также повреждена левая рука. Но перевязать ее себе он, видимо, не догадывается. Рана гноится, я чувствую ее зловоние, хоть зверь и стоит от меня на достаточном удалении.

А я подхожу к своему пулемету и жму на гашетку Некоторые пули отскакивают от многочисленных лат зверя, некоторые входят в его тело и рвутся там — зверь даже не пошевелился, а только лишь стал извлекать из своих ножен меч.

Тогда в мегафон я сообщаю зверю, что Верю в Бога.

Зверь лишь улыбнулся — теперь он с мечом на перевес.

Я помню свое детство, помню как наизусть мы учили в начальной школе небольшие стихотворные молитвы, помню, как мое маленькое сердце тогда наполнялось радостью и я внутри себя видел как бы проникающий сверху свет. Эти маленькие и наивные молитвы очень сильно отличались от множества впоследствии нами разученных заумных гимнов. В этих стишках была какая-то сила.

И я ору:

— Бог, Тебя не понаслышке

Нужно знать всем ребятишкам!

Чтоб в борьбе

И чтоб в труде

Вознесли хвалу Тебе!

Мне кажется, что зверь стал несколько медленней приближаться ко мне.

— Мой Господь!

Сажусь я есть,

Хвала Тебе,

Что пища есть,

Ты и в этом мне

Помог,

О великий,

Светлый Бог!

Зверь совсем близко подошел ко мне, а у меня чуть ли не слезы из глаз. Пусть, пусть меня сейчас убьют, я снова обрел веру в Бога. Аллилуйя! Как в детстве.

— Дни и ночи напролет

Бог нас зорко стережет!

Послушанья дав обет,

Сохраню себя от бед!

Зверь остановился передо мной и опустил меч. Я вижу, он сильно устал.

— Мой Господь, благослови

Всех людей родной земли,

Чтобы каждый знал Тебя,

Жил, других людей любя!

Зверь откинул свое оружие в сторону и сел на землю, как-то грустно свесив голову.

Вот он. Тепленький. Не желая упустить момент, пока он не опомнился — не нести же мне к нему пулемет? — я вынимаю из кобуры пистолет и подхожу к зверю. Я смотрю в его печальные, красным огнем горящие глаза, и мне кажется, что это в последний раз. Я взвожу курок. Зверь печально вздыхает.

Ну, как всегда. Некогда, выбрасываю обоймы пистолета, думая, что выбрасываю обоймы с холостыми патронами, чтобы не совершать больше прошлых ошибок, чуть ли не стоивших мне жизни… В общем, я выбросил обоймы с боевыми патронами. А зарядил в пистолет, соответственно, патроны холостые.

Раздается несколько спешных и бесполезных выстрелов, после чего я так аккуратно получаю по голове плашмя рыцарским заржавелым от человеческой крови мечом.

01. И мне снова снился сон. Мне снилось, что в поле сошлись в борьбе за территорию два зверя. Один был хорошо вооружен и одет в латы, но при этом старый, усталый и еще к тому же раненый. Другой же был вообще без оружия, в нескольких бронежилетах, но при этом молод, полон сил и решимости.

Молодой победил, потому что ему в борьбе помогала девушка-призрак, а потом оторвал голову старого зверя с его тела и выбросил в лес. Потом снял латы с поверженного старого зверя и надел их на себя. А после куда-то поплелся.

02. Я очнулся у ворот замка. Ребята удивлены, они спрашивают, что произошло, что со зверем, но я точно ничего не могу сказать. Я почему-то облачен в латы, которые еще недавно видел на звере, и теперь могу предполагать, что зверь мертв. Иначе он мне никак не дал бы снять с себя его защиту. Я скидываю всю эту старую и новую, ржавую и нержавую рухлядь с себя. Пошли они все!

Посылаю двоих посмотреть в поле — что там. Они возвращаются и говорят, что там, видимо, мертвое тело зверя. Без головы. Ребята вызывают Мирошниченко, и он готов нас эвакуировать.

— Вас же жду в Москве с докладом. Кстати, снова вам привет от Светы — парень, лови момент, она тобой очень интересуется!

А я падаю в обморок. Слышу, как вокруг меня щебечут пехотинцы, и один из них даже предлагает мне вколоть морфий.

03. Просыпаюсь на руках у Эдика. Он зачем-то гладит меня по голове:

— Больно ты плох!

Но расслабляться рано. Эдик мой старый друг, и он мне может сейчас очень сильно помочь. Мне срочно нужно в Москву, но не по каналам Мирошниченки.

— Эдик, тебя послали сюда вывезти отсюда все оборудование?

— И не только, но и тебя.

— Умоляю, изобразим, что я исчез в неизвестном направлении, но при этом ты меня поместишь в ящик с оборудованием, возвращающимся в Москву. Это очень важно!

Поверь мне

— По-жа-луй-ста!

04. Он мне верит. А я тоже ему всегда верю. У нас это взаимно. Это и называется дружба.