Вчера я приготовился отнять левую руку. Останется только правая. Придется изобретать новый способ привязывать пациента к столу. Раньше я использовал для этой цели его конечности. Я наточил нож, проверил каждый зубчик на костной пиле. Полил уксусом стены и пол, поменял еловую подстилку. Окурил комнату можжевеловым дымом.

И тут я увидел, как что-то блеснуло у него на пальце. Это было кольцо, сестра. На мизинце у него был перстень. Я наверняка видел его и раньше, но не обратил внимания или, вернее, не придал значения. Перстень золотой, с большим овальным камнем.

Я плюнул на палец и хотел скрутить кольцо, но рука с черными отросшими ногтями дернулась и попыталась в меня вцепиться. Я успел увернуться, и он меня не поцарапал.

На темном камне выгравирован герб, очень тщательно, с мельчайшими деталями.

У меня закружилась голова. Я бросил вожжу и вышел на крыльцо, чтобы получше рассмотреть перстень.

На березе на опушке леса каркнул ворон. Я рассмотрел перстень со всех сторон. Такие перстни носят только аристократы: герб символизирует принадлежность к знатному роду. Даже если я никогда не узнаю его имени, наверняка найдется кто-то, кому знаком этот герб.

Меня затрясло. Провидение послало мне возможность пусть жалкого, но все же оправдания того, что я поступил с этим юношей так, как не поступают даже с худшим врагом, даже с приговоренным к смерти преступником. Но как это сделать? Выпитое вино не позволяло мне сосредоточиться.

Когда я услышал голос, решил, что меня хватит удар и я замертво свалюсь на землю.

– Что с рукой? На твоей одежде нет пятен. Почему ты тянешь?

Хозяин стоял у меня за спиной. Я не слышал его шагов. У меня волосы встали дыбом, и я сам понял, насколько фальшиво прозвучал мой ответ.

– Я как раз собирался приступать, господин, – сказал я, сжимая перстень в кулаке.

Его лицо, как всегда, ничего не выражало, а глаза были пусты и темны, как лесное озеро ночью.

– Что ты сжимаешь в кулаке? Я вижу. Покажи!

Я склонил голову и открыл ладони.

Они были пусты.

Зная его противоестественную проницательность, я незаметно уронил перстень в траву и прикрыл ногой.

Он долго смотрел на мои дрожащие руки.

– Не тяни время. Ты отощал, а я не вижу смысла в том, что ты сдохнешь, не выполнив поручение.

С этими словами он повернулся и ушел.

Когда я убедился, что он меня не видит, быстро поднял перстень. Его последние слова навели меня на мысль, до которой я сам ни за что не додумался бы.

Я вернулся к моему пациенту и положил руку ему на щеку. Лицо его было все еще красиво, несмотря на пустые глазницы и проваленные из-за отсутствия зубов щеки. Я никогда не прикасался к нему так интимно, и он, как мне показалось, немного успокоился. Зажал кольцо между указательным и большим пальцами и поднес к его губам. Когда мне показалось, что он узнал его форму, положил перстень ему в рот и принес воды. Прислушался к глоткам и заглянул в рот, чтобы убедиться, что он проглотил фамильный перстень.

Я не понимал до конца дьявольский план моего хозяина. Ясно, что он куда-то его отправит после того, как заживет последняя культя. И есть шанс, пусть небольшой, что кто-то этот перстень обнаружит. Как – я не мог представить, ведь после того, как я ампутирую последнюю руку, у него не будет никакой возможности кому-то что-то сообщить. Но может быть, может быть… Может быть, кто-то найдет перстень, может быть, след каким-то образом приведет сюда, в это логово сатаны, и неслыханное злодеяние будет раскрыто.

Я не был уверен, что он меня слышит: уже на третий день по приказу хозяина я проткнул ему барабанные перепонки, после чего хозяин изо всей силы поочередно хлопнул в ладоши около каждого уха и убедился, что юноша даже не вздрогнул. Но на всякий случай я склонился к нему и громко сказал:

– Если перстень выйдет естественным путем, я его вымою и опять дам тебе его проглотить. А потом тебе придется позаботиться об этом самому. Как – ума не приложу.

Если он даже и понял, никак не показал.

Потом я ампутировал руку, перевязал сосуды, затянул закруткой жгут, отнес руку Магнусу и поплелся в винный погреб – у меня было только одно желание: напиться до бесчувствия. Но спать я не мог. Достал перо, размешал в воде золу и сел писать тебе, мой дорогая сестричка, единственный мой друг.

Помнишь ли ты, сестра, как мы говорили, что должен быть и другой мир, кроме этого? Помнишь ли ты эти весенние ночи, когда я стоял на коленях у твоей постели, пока пение птиц не поведает нам о рассвете? Как мы воображали прекрасный луг вдали от этой юдоли страданий, как мы побежим с тобой по этому цветущему лугу? А когда устанем, присядем в тени клена, подставив лицо весеннему ветерку, напьемся хрустальной воды из родника и утолим голод яблоками и дикой малиной… Как мы будем смеяться и прыгать – вдали от вымирающей Карлскруны, где на ялах вывозят черные трупы с зимовавших кораблей и выкладывают их штабелями на берегу? Как мы будем счастливы! Так могут быть счастливы только брат и сестра… Я уже не мечтаю ни о цветущих лугах, ни о дикой малине. Для меня все кончено. Потерянную невинность нельзя вернуть, и все мои мечты о будущем пошли прахом. Как я могу быть счастлив после всего, что я видел, и, самое главное, после того, что я сделал?

Скоро уже четыре года, как лихорадка отняла тебя у меня, моя любимая сестра. Я понял, что ты уже не дышишь, только когда на груди твоей перестала шевелиться простыня. И мне ничего не оставалось, кроме как выкопать могилу, сплести венок из весенних цветов и поставить крест из двух веток на месте твоего вечного упокоения.

Я уже не прошу, чтобы ты дождалась меня в тени этого клена, с розовыми щеками и в белой льняной юбке, в той, что подарила тебе мама в день твоего рождения, которому суждено было стать последним. Теперь я молюсь о другом. Я молю Бога, чтобы ты лежала в той яме, где я тебя оставил, чтобы за пределами жизни нас не ждал никакой райский луг. Я не хочу, чтобы ты узнала, что натворил твой брат. Я скоро и сам окажусь в такой же яме, где нет ничего, кроме вечной, неисчерпаемой пустоты.

Весна 1793

Развести огонь в печи – штука непростая. Головоломка размеров, углов и промежутков. Дрова надо сложить правильно и тщательно. Огонь – живое существо, и как все живое, он умирает, если ему не хватает воздуха. Тщательно наколотые, но сырые дрова, которыми Анна Стина топила дома, в предместье Катарина, было куда труднее разжечь, а здесь-то – пустяк. Сухой хворост. Достаточно поднести лучину, и вспыхнет, как факел. Распорядитель ждет только, когда служка на башне выкрикнет время – и пробьет час разжигать костер в честь святого Вальборга26.