– Время, – сказал он коротко, не успел я вскочить и протереть глаза.

Он сидел на постели, той самой, которой я побрезговал.

Я проследовал за ним во двор, к тому низкому сараю, откуда Магнус уже пожелал мне доброго утра злобным, пополам с рычанием, лаем. Мне очень не хотелось встречаться с этим чудищем, но оказалось, что и у хозяина не было такого намерения: мы прошли мимо, к небольшому каменному строению. Хозяин открыл замок большим железным ключом и пропустил меня вперед.

В большой комнате с закопченным камином стоял стол, а на столе лежал человек. Юноша, совсем молодой, вряд ли намного старше, чем я, если вообще старше. Руки и ноги его были привязаны стянутыми под столом ремнями так, что он не мог сделать даже малейшего движения. Между зубов втиснута палка, а под палкой виден кусок ткани – кляп. Глаза завязаны. Рядом со столом на полу стояли несколько бутылок и воронка. В комнате витал кислый запах – все ясно. В беднягу вливали вино, пока он не потерял сознание. Красивое, чистое лицо, волнистые волосы до плеч, точно такие, как у меня. Русые, с золотистым оттенком.

Я не успел прийти в себя от увиденного, как услышал за спиной тот же блеклый, без всякого выражения, голос:

– Мне сказали, ты учился у фельдшера. Скажи, сколько рук и ног ты отрезал ради спасения жизни раненых?

– Сам? Ни одной. Я подавал инструменты, – сказал я, и сердце мое сжали ледяные пальцы ужаса. – Но я много раз видел, как это делает мой учитель.

– Достаточно. Это твой пациент, Кристофер Бликс. Я хочу, чтобы все его конечности были отделены от тела, как при неизлечимых ранах картечью или штыком. Обе ноги, обе руки. Далее я хочу, чтобы ты его ослепил, вырезал язык и проткнул барабанные перепонки. Так ты отработаешь твой долг. Нить его жизни в твоих руках, и если ты оборвешь ее из сострадания или по неосторожности, то обещаю: ты будешь завидовать его судьбе. Все необходимые инструменты в твоем распоряжении. Надеюсь, ты хорошо понял мои слова.

Голова закружилась так, что я вынужден был схватиться за стену. Я не верил своим ушам. Неужели кошмарные видения продолжают меня преследовать? Потрясение было так велико, что я забыл про страх, внушаемый мне этим дьяволом в человеческом облике.

– Нет! – прошептал я, хотя мне показалось, что я кричу во весь голос. – Ни за что на свете! Даже ради моей свободы. Отправьте меня назад в Стокгольм, я охотнее проработаю двадцать лет на каторжных работах, прикованным к верстаку.

Он спокойно покачал головой:

– Такой возможности уже нет. Если ты откажешься, я отдам тебя Магнусу, он сожрет тебя живьем, начиная с ног.

Он смотрел на меня по-прежнему бесстрастно. Даже не на меня, а сквозь меня.

– Ну что ж… выбирай!

Я зарыдал, вслушиваясь в его спокойное дыхание. Он ждал ответа. Он мог бы и не ждать – и он, и я заранее знали, какой выбор я сделаю. Я вытер слезы рукавом рубахи, но это не помогло – я продолжал плакать.

– Сейчас он усыплен вином. До наступления сумерек ты должен вырезать ему язык. Дальше – в том порядке, какой ты выберешь сам. Как можно быстрее, но так, чтобы не было угрозы для жизни. Под столом – ящик с инструментами, в мешке – кетгут и корпия. Все инструменты заточены у лучшего стокгольмского точильщика. Если понадобится что-то еще, немедленно скажешь.

Я с ужасом вспоминаю, что, даже плача, я соображал, что мне может понадобиться. Вспомнил наставления Эмануеля Хофмана, которые он повторял постоянно. «Есть только один способ избежать заражения раны, – говорил он. – Нужны можжевеловые ветки, чтобы окуривать комнату, и еловая хвоя, чтобы посыпать пол. И, разумеется, уксус».

Я остался один на один со связанным юношей. Прошло несколько минут, прежде чем я пришел в себя, и только тогда я услышал его дыхание. Сама мысль о жутком преступлении, которое меня заставляют совершить против этого молодого человека, приводила меня в ужас. Он мог бы быть моим братом.

Услышав его ровное дыхание, я выскочил во двор.

Хозяина нигде не было видно. Я сказал ему чистую правду. Много раз мне приходилось видеть, как Эмануель Хофман уверенной рукой режет кожу и мышцы, пока не обнажится кость; я видел, как он накладывает зажимы и перевязывает кровоточащие сосуды; как упирается в плечо раненого коленом; как после нескольких движений пилой отрезанная рука падает в толстый слой хвои на полу; как из кожи и мышц формируется культя. Выживали далеко не все. У многих рана начинала гноиться, культя багровела, потом чернела, начиналась лихорадка, и с лихорадкой приходила смерть. Все это я видел, но Хофман ни разу не позволил мне произвести операцию самостоятельно, чем, признаюсь, я был втайне доволен. Я протягивал ему инструмент, а он брал его или требовал другой. Какие у меня шансы на удачу?

Я побежал в свой закуток. Мне было не миновать рассохшегося сарая, где на цепи сидел чудовищный Магнус. Я приложил руки к вискам, чтобы не мешал свет, и заглянул в щель. Пес поднялся – звериное чутье подсказало ему, что на него кто-то смотрит. Он уставился на меня – в глазах его читалась яростная беспощадность голода. Пасть приоткрылась, и уже через несколько секунд, огибая желтые клыки, из нее поползла слюна. Я представил себя на земле, мои ноги… как он медленно перемалывает своими могучими челюстями берцовые кости, как хрустят, словно орехи, коленные чашечки…

И я опять зарыдал, сестра. Я понял, что вовсе не мужество заставляет меня растерзать другого, ничего плохого мне не сделавшего человека. Вовсе не мужество, а трусость, желание любой ценой спасти свою шкуру. Почему я так легко согласился?

Я вспомнил компендиум, который подарил мне добрый Хагстрём. Помчался в комнату, трясущимися руками вынул из саквояжа и начал читать. Описание необходимых инструментов, всевозможных вмешательств, как Хагстрём их называл, в том числе и ампутаций; глава так и называлась: «Хирургические вмешательства». Понятные и подробные рисунки. Неужели добрый профессор выручит меня еще раз?..

Но язык! Про язык в книге не было ни слова. Тут я предоставлен самому себе. Самое страшное – кровотечение. Я знал, что кровопускание часто бывает целебно, оно помогает сохранить правильный баланс жидкостей в организме, но до определенных границ. Нельзя же выпускать всю кровь.

У Хагстрёма ничего об этом не было, поэтому я решил следовать советам Хофмана. Мой ментор постоянно употреблял слово миазмы – ядовитые газы, образующиеся из находящихся глубоко в земле нечистот. Эти газы поднимаются на поверхность, отравляют легкие здоровых людей, вызывают нагноение и антонов огонь у раненых. Он постоянно гонял меня по лавкам купцов в поисках нужных средств. В этом жутком доме никаких лавок не было, зато была кладовая. Я облазил весь чулан, пооткрывал и перенюхал все банки и бутылки – ничего похожего на уксус.

За рядами полок была еще одна дверь. За ней обнаружилась выщербленная каменная лестница в погреб. Я зажег лучину, поднял над головой и увидел бесконечные ряды пыльных бутылок. Это был винный погреб. Вино, конечно, не уксус, но мне не раз приходилось делать уксус для Хофмана – достаточно несколько дней подержать вино без пробки и в тепле.