бескрайний фруктовый квартал. Яблоки из Намангана — темно-красные снаружи, сливочно- желтые в разрезе. Груши — желтые, истекающие соком, атакуемые осами, и зеленые, твердые, как дерево. Чернильные кляксы инжира (в Библии они называются фигами) расставлены как фигуры на шахматной доске. Из-под отвернутой кожицы граната застенчиво смотрят на покупателей жемчужины зерен. Осиный рой вьется над лотками с виноградом всех цветов и оттенков, от белого до угольно-черного, кишмиш белый, кишмиш красный, кишмиш черный, тайфи, бахори, шекерек, шасла, не счесть сортов узбекского винограда. Горами лежит рыжая хурма, румяная, как девичьи щечки, айва. Дальше — сушеные фрукты: изюм белый и черный, сабза, золотые россыпи урюка и кураги, чернильно-черный чернослив. Все краски юга собрал Алайский базар. В узких проходах между прилавками толкаются люди, протискиваются продавцы еды с подносами над головами: «Манты, манты, горячие манты!», «Лепешка, горячий лепешка, только из тандыра!», «Самса, вкусный самса, покупай самса!» На площадке посреди рынка прямо под открытым небом готовится еда. В земле вырыты печи — тандыры. Узбек с шерстяной рукавицей на правой руке, наклонившись над пышущим жаром отверстием, ловко пришлепывает к стенке тандыра лепешку, достает испеченную и складывает в высокую стопку. В самом центре под навесом готовится плов, ярко желтый от хлопкового масла, с урюком и кишмишем. Седобородые узбеки, подоткнув полы халатов, усаживаются за низкими столиками, коснувшись лица сложенными ладонями и произнеся «алла-бисмилла-ильрахман», засучивают правый рукав и аккуратно, не проронив ни зернышка, отправляют горсти риса в рот. Лагманщик, как жонглер в цирке, вертит над головой ожерелья из теста, вытягивая их в тонкие нити. Здесь же булькает в огромных казанах сурпа для лагмана, янтарно-красная, остро пахнущая луком, перцем и чесноком. У Герки сосет под ложечкой, но солдатского денежного довольствия — тридцати рублей — едва хватает на асидол, ваксу для сапог и кулек конфет в училищном ларьке раз в неделю. Поколебавшись, он покупает горячую лепешку за пятьдесят копеек, рвет зубами упругий мякиш. Вечером в столовой его будет ждать остывшая порция перловки, оставленная дежурным. Автобус еще не скоро, и Герка идет дальше. В бахчевых рядах нет суеты овощных прилавков. Полосатые глобусы арбузов из Ургенча не обхватить руками. Чарджуйские дыни, чуть не метрового роста, стоят, как солдаты, на попа тесной толпой. Солидные продавцы сидят с пиалами кок-чая на растопыренных пальцах, неторопливо беседуют с соседями, не обращая внимания на суетливых покупателей. Пусть выбирают, все дыни — сладкие, как мед. Когда покупатель наконец выбрал, острым глазом оценив его, называют точную цену.

В дальнем конце рынка по-бычьи ревут узбекские трубы карнаи, гремят узбекские бубны — дойры: приехал передвижной цирк. На туго натянутом толстом канате танцуют артисты с длинными шестами в руках, скороговоркой забавляет хохочущую публику остряк Ходжа Насреддин.

Шумит, волнуется Алайский базар. По узким улочкам, двум арбам только-только разминуться, тянутся повозки. Дородный узбек едет на ишачке, а следом семенит его покорная жена. Пройдет десять лет, и разрушительное землетрясение сметет древний Ташкент, со всей страны приедут сюда строители строить новую столицу Востока. Воздвигнут красивые высокие дома, по широким улицам, залитым асфальтом, будут ездить «Москвичи» и «Волги», жители Ташкента оденутся в европейские одежды, на Алайском базаре построят павильоны, продавцы наденут белые фартуки. И уйдет в прошлое старый Ташкент, не увидишь больше на его улицах арбу с запряженным, деловито семенящим копытцами ишачком.

***

Сегодня третий взвод идет в караул. Взводный, лейтенант Маркелов, еще и еще раз отрабатывает устав караульной службы.

— Обязанности караульного на посту. Часовой должен бдительно охранять вверенный ему объект, не допускать посторонних людей, не разговаривать на посту, не курить, не петь… — эти многочисленные «не» нужно зазубрить.

Казенные, негнущиеся и черствые, как позавчерашний кусок хлеба, фразы никак не держатся в памяти. И кто пишет эти уставы? Неужели нельзя все это написать русским, великим и могучим?..

— Графов, повтори! — Графов встает, смущенно улыбаясь и поглядывая по сторонам.

Степка тихонько подзуживает: «Давай, отец, выдай фразу!» И Графов нараспев, по-волжски, выдает:

— Не-е петь, не-е пля́сать… — Степка прыскает в кулак, и сам взводный с трудом прячет улыбку.

— Ладно, Графов, а что должен охранять часовой на посту номер четыре — склад оружия?

— Охранять североюжную сторону склада… — Степка валится от смеха, а взводный машет руками:

— Ладно, Графов, садись.

На караул заступают вечером, сменяют второй взвод. Постов всего восемь, целые сутки солдаты с автоматами, сменяя друг друга через два часа, будут стоять на этих постах. Пост номер один — у знамени части в штабе училища. Солдаты не любят этот пост: два часа стой как дурак навытяжку на виду у начальства, и часы перед глазами еле двигаются. Настоящая пытка, правда, в тепле. На этот пост назначают аккуратного Сыздыкова и бессловесного Круглова. Герке достается пост у склада с каким-то интендантским снаряжением, самый дальний, дальше — только степь.

Ночная смена. Ушел в караулку разводящий сержант со сменой, спит училище с огоньками далеко-далеко, за училищем на горизонте — огни города, и полная, ничем не нарушаемая тишина опускается на землю. Спят цикады: уже осень, спит весь мир, один Герка торчит здесь, возле этого дурацкого склада, что там такое, чтобы охранять с автоматом? Над Геркой опрокинулся небосвод, усыпанный настолько яркими звездами, что при их свете различаются слева два невысоких дерева и купа кустов. Ночной холодок спустился с гор, Герка ежится в шинели после теплой караулки, а воздух чист и прозрачен, как это бывает только на юге, в предгорье, так, что у второй звезды Большой Медведицы — Мицара — ясно виден маленький наездник Аль- кор. Все созвездия немножко не такие, как в Караганде, вон Полярная — необычно низко, а зодиакальный круг — вон как высоко, и Герка с увлечением находит знакомые Андромеду, Волопаса с красноватым Арктуром. Яркая немигающая точка в созвездии Близнецов — наверняка Юпитер, а вон на горизонте — оранжевый Марс. Удивительно ярок и красив Орион, он высоко над головой. Как называются звезды, Герка помнит наперечет: Бетельгейзе, Альдебаран… Из темного куста, что слева, явственно послышался шорох, и Герка замер. Там кто-то есть! Или послышалось? Нет, снова шорох. Пока он считал звезды, кто-то подкрался и затаился под кустом. Герка медленно отступает к стене склада. Теперь его тыл защищен! Что же делать дальше? Старослужащие солдаты рассказывали, что в прошлом году в соседней части ночью сняли часового. Пырнули ножом и унесли автомат с патронами. Герка лихорадочно соображает: при нападении на пост часовой должен залечь и отстреливаться от нападающих до прибытия подкрепления… Шевеление в кустах прекратилось, наверное, подлый