– А теперь ты пойдешь со мной. – Он поставил ее на ноги, затем положил руки ей на бедра. – Мы отвлечем тебя от этого. Хочешь посмотреть фильм?

Она улыбнулась, протянула руку и провела пальцем по изгибу его щеки. Его кожа была теплой и лишь немного шершавой: он не брился сегодня.

– Нет, я не хочу смотреть фильм, – сказала Грейс. – Я хочу, чтобы ты отвел меня наверх в постель. И я хочу, чтобы ты занимался со мной любовью, пока я не забуду.

Его рука сжала ее бедра – рефлекторная, почти непроизвольная реакция на ее слова.

– Однажды ты сказала мне, что ты не занимаешься любовью, – его голос был хриплым и полным чувства, которое она не могла точно определить.

Она поцеловала его, утопая в нем. Его руки обхватили ее, прижали теснее. От чувства безопасности, удовлетворения у нее закружилась голова.

– Может, я изменила мнение.

Может, это он изменил его за нее.

Когда она проснулась, на улице все еще было темно. Гэвин крепко спал. Он был хитрым любителем спать в обнимку: он заснул на другом конце кровати, но в течение ночи медленно подтянулся на ее сторону и укутал ее собой.

Она взглянула на часы; было около трех утра. Грейс знала, что уже не сможет заснуть, так что осторожно высвободилась из рук Гэвина и взяла халат и телефон. Она прокралась вниз и включила только одну лампу в гостиной, перед тем как принялась методично раскладывать на ковре файлы, собранные по жертвам, казалось, уже в десятый раз.

Она упускала что-то: в этом она была уверена. Поэтому она решила работать по старинке. Она взяла стопку бумаги и ручку, потом надписала имена каждой из жертв, разделив листы на четыре колонки. И затем она начала составлять списки. Абсолютно всего. Их образование. Их хобби. Расписания. Любимые рестораны, места, где они брали кофе, в какие благотворительные фонды жертвовали деньги, организации, на которые работали.

– Должна быть связь, – пробормотала она, когда не осталось места уже на четвертой странице записей. Она перевернула лист и начала писать на другой стороне, когда завибрировал телефон.

Пришло сообщение от Зоуи. Грейс смахнула экран, чтобы открыть его.

Художник прислал фоторобот после встречи с ювелиром. Пробила по всем базам. Совпадений нет. Вот он.

Грейс пролистнула сообщение вниз, но фото, присланное Зоуи, загрузилось лишь частично. Грейс вернулась к спискам. Может, было какое-то мероприятие, на котором присутствовали все пятеро.

Она снова посмотрела на телефон и оцепенела. У нее потемнело в глазах, в ушах зашумело. Она взяла телефон вдруг задрожавшими руками, не в силах отвести взгляд от наброска, который наконец полностью загрузился.

Нет.

Не может быть.

О боже.

Ее дыхание становилось слишком частым, паника спиралью завивалась внутри.

Это была ошибка. Должна была быть.

Это не могло быть правдой.

Но, однако, так оно и было. Он смотрел на нее, словно живой.

Он сделал это. Все это.

Из-за нее.

Гэвин проснулся словно от толчка, все еще осоловелый, и потянулся к Грейс. И когда обнаружил, что ее сторона постели пуста, он натянул футболку и пошел искать ее.

Он ожидал, что застанет ее внизу с чашкой кофе или, может быть, за работой, просматривающей файлы. Но вместо этого он нашел Грейс на полу гостиной, лежащей, прижав колени к груди, в беспорядочном море бумаг на марокканском ковре.

– Грейс?

Она шмыгнула носом, вытирая слезы под глазами.

Она плакала.

Что-то жуткое, темное вцепилось в его нутро, когда она посмотрела на него: опухшие глаза, лицо полное вины.

– Что случилось? – спросил он.

Она показала на бумаги, разбросанные вокруг.

– Я все поняла, – сказала она дрожащим голосом.

– Ты знаешь, кто он? – но это, конечно же, была хорошая новость. Однако выражение ее лица говорило ему, что это была худшая из новостей.

– Я знаю, кто он, – ответила Грейс, ее слова звучали сбивчиво и сдавленно, словно она едва могла произнести их. – И я знаю, почему он это делает. – Слезы блестели в ее глазах. – Это моя вина, – прошептала она. – Это все моя вина.

Гэвин поставил на пол две чашки и сел рядом с ней.

– Выпей, – мягко сказал он.

Она послушалась, сделала медленный глоток мятного чая, который он заварил, и закрыла глаза; вкус успокаивал, разнося теплоту по телу.

– Теперь расскажи все по порядку.

– Это долгая история, – вздохнула Грейс.

– Я не тороплюсь, – беспокойство, горячее и тяжелое, сдавливало его грудь. Она полностью ушла в себя, чувство полного поражения и опустошенность читались в каждом изгибе ее тела.

Грейс теснее обхватила руками колени.

– Я никогда не была близка с родителями, – медленно заговорила она. – Моя мать хотела дочь, чтобы исполнить свою роль в светских играх, а мой отец попросту совершенно не обращал на меня внимания. После начальной меня отправили в частную школу, и я никогда не оглядывалась назад. Я приезжала домой навестить бабушку, и я виделась с родителями, но это всегда было лишь… формальностью. И я не страдала из-за этого, правда.

Она нервно заламывала пальцы, сцепленные вокруг коленей, пока пыталась сообразить, как продолжить рассказ.

– Мы с бабушкой были очень близки, – сказала Грейс. – Она понимала меня. Поддерживала, хотя родители были в ужасе от мысли, что я изучаю разум преступников. Она умерла за три недели до моего восемнадцатилетия.

– Мне так жаль, – пробормотал Гэвин.

– Но прежде она внесла некоторые изменения в завещание, – продолжала Грейс.

Глаза Гэвина широко распахнулись от внезапной догадки.

– Коллекция.

Она кивнула.

– Отец, конечно, был богат. Он унаследовал компанию моего деда за годы до того. Но он рассчитывал, что однажды будет контролировать коллекцию, потому что рассчитывал контролировать все. Такой уж он. Остальная часть ее состояния была внушительной, но это было ничто в сравнении с коллекцией.

– И она отдала ее тебе, а не ему.

– В день, когда мне исполнилось восемнадцать, она стала моей, – сказала Грейс. – Отец пришел в ярость. Он планировал сдать все произведения искусства в аренду различным музеям. Доход, который могли обеспечить некоторые предметы… Для него это была колоссальная потеря, не только в денежном отношении, но и для его статуса. С помощью коллекции он мог приобрести некоторые очень ценные деловые связи в мире искусства. Он испробовал все, что только смог придумать – с точки зрения закона и эмоционального давления, – чтобы дискредитировать мое право на наследство. Но бабушка была умной женщиной.