– Да, не в порядке, – сказала она вполголоса, честно. Она так боялась, что, возможно, уже опоздала, что их убийца уже нашел женщину, которой он «подарит» последнюю пару серег. Возможно, это был конец пути: может, все сойдется на Рэймонде, и они задержат его, и все пройдет чисто и аккуратно.

Но жизнь – и смерть – редко бывала чистой или аккуратной.

– Я могу помочь, – сказал Гэвин, его глаза смотрели серьезно. Он говорил искренне, и она верила ему.

Но она не была уверена, что сможет настолько открыться. Только не снова.

Она сделала глубокий вдох.

Может быть, настало время попробовать.

Моя прелестная девочка!

Это становится так легко.

Я думал, будет трудно. Но боже мой, волны адреналина и дофамина поют во мне. Убийство – лучший мыслимый наркотик. Это затягивает, опьяняет, это волнение, трепет, которые охватывают тебя целиком, от которых невозможно отказаться.

Да и кто захочет.

Кем был тот человек, кого ты убила первым, прелестная девочка? Преследует ли это тебя, терзает? Плакала ли ты?

Или может быть, всего лишь может быть, в глубине души тебе это понравилось.

Потому что однажды получив власть смотреть в глаза человека в тот момент, когда он понимает, что это конец, когда вспоминает обо всем, что уже никогда не сможет завершить, и это только по твоей воле…

Что ж, ничто не сравнится с этим…

Когда они покоряются моей воле, это так красиво. Все достигает кристальной грани, острой как лезвие ножа, прозрачной как стекло.

И затем она умерла. Теперь только лишь шелуха, лишь оболочка жалкой потаскушки, о которой никто не будет по-настоящему горевать.

Я делаю миру одолжение. Так же, как делал и с другими. Избавляю землю от наносных отложений.

Я упражняюсь, прелестная девочка. Совершенствуюсь.

Ради тебя.

Скоро я снова буду рядом с тобой.

Лишь мысль о тебе наполняет меня. Щекочет мою кожу, как прохладный бриз. Скоро тебе придется узнать… узнать, чем я стал. Увидеть, что ты вынуждала меня делать.

В конце концов, это все лишь средство для достижения цели.

Я втянул тебя в свою игру. Умная девочка, ты кое-что поняла. Но ты даже не приблизилась к разгадке головоломки. Я слишком быстр для тебя, я на километры впереди, тогда как ты только вступаешь в лабиринт смерти, что я выбрал для нашей игры.

Я покажу тебе, перехитрю тебя, и затем я загляну в эти прелестные глаза – и в итоге причиню тебе такую же боль, какую ты причинила мне.

Я с нетерпением жду, когда ты сделаешь следующий шаг. Ты всегда была слишком самонадеянна, даже в школьные годы. И теперь я воспользуюсь этим.

Я всегда буду на пять шагов впереди, потому что я знаю тебя. Я знаю тебя лучше, чем кто-либо.

Я люблю тебя сильнее, чем кто-либо.

Хотя ты и не заслуживаешь этого, ты сучка. Оставила меня в прошлом. Пишешь эти чертовы книги. Порхаешь повсюду, будто получила свои повышения и награды благодаря своим заслугам, а не в постели, как шлюха, какой ты на самом деле и являешься.

Ты пыталась убежать от меня. Ты думала, тебе это удалось, но скоро ты узнаешь, что это не так. Что тебе никогда это не удастся.

Что ты моя. И никогда не перестанешь быть моей.

Мне лишь нужно напомнить тебе об этом. И я начну с моего следующего подарка.

Мне по-прежнему нужно сделать так много. Но это окупится.

Скоро останемся только я и ты. Мы двое, и твои так широко открытые, распахнутые глаза, полные слез и ужаса в то мгновение, когда ты осознаешь, что ты потеряла.

И что я победил.

Криминалистам потребовалось тридцать минут, чтобы пробить отпечатки, снятые со шкафчика. Грейс ходила тесными кругами по парковке, пока они ожидали, когда те вернутся с результатами. Гэвин никого к ней не подпускал и сам держался на расстоянии, это было хорошо, так как она не хотела ни с кем разговаривать. Она хотела подумать.

Но даже это давалось ей с трудом. Дневной зной начинал раздражать ее, от влажности рубашка неприятно прилипла к спине.

Где-то внутри голос шептал ей, что работа на автомойке слишком лакейская для их преступника. Она перестала мерить шагами стоянку и окинула взглядом мойку, рассматривая ее.

Может, лакейская работа сыграла свою роль, думала она. Если он чувствовал себя лишенным достойного образования, которого заслуживал, в нем могли развиться два чувства. Большая обида, которая могла крепнуть годами. И большое эго. Если он считал себя умнее других, но на долгие годы застрял на бесперспективной работе, потому что у него никогда не было возможностей, которые давало образование, это могло укрепить его нарциссизм.

И Грейс знала наверняка, что она столкнулась с худшим типом нарцисса. Он развил чувство собственного превосходства до смертоносного уровня, не согласный более довольствоваться той властью, что ему удалось вырвать из рук тех, кто «ниже» его.

Она отерла капли пота со лба, подергивая рубашку за воротник – она старалась впустить немного воздуха между тканью и кожей. Грейс с нежностью подумала о швейцарском шале, где встретила Рождество. Сугробы пушистого белого снега, такого сверкающего и холодного.

– Грейс, звонит Зоуи.

Грейс обернулась и увидела Гэвина, протягивающего ей телефон, уже переключенный на громкую связь.

– Слушаю, Зоуи, – сказала Грейс, подходя ближе к Гэвину, чтобы ее было слышно. – Здесь жарко, как в преисподней. Тебе повезло, что ты в офисе под кондиционером.

– Да, я везучая, – прощебетала Зоуи с другого конца линии. – Ладно, как я уже рассказала Гэвину, отпечатки на шкафчике принадлежат Рэймонду Ньюгену. Белый, тридцать лет, родом из Вирджинии, но уже как десять лет живет в Мэриленде.

– Есть приводы? – спросил Пол.

– Есть парочка, – подтвердила Зоуи. – Но это обычная подростковая мелочовка, по ним истек срок давности. Нарушение общественного порядка, магазинная кража, непристойное поведение. И несколько дорожных штрафов. Этот парень чист с тех пор, как ему исполнилось восемнадцать.

– Женат? – спросила Грейс.

– Нет, женат не был.

– Мать-одиночка?

– Эм… сейчас посмотрю. Секунда, – сказала Зоуи. До Грейс доносилось отдаленное щелканье клавиатуры.