По-видимому, с легкойруки московского главврача, в этой психушке был поднят полнейший переполох. Кнашему приезду врачи уже были извещены о каком-то злостном нарушении и развечто не стелили перед нами ковры-дорожки, пока мы входили в отделение. Дежурныйпсихиатр, который принял отца Филиппа из рук Зои Олеговны, глядел как побитаясобака и все время оправдывался за какой-то укол, который успел ему вкатить.Филипп безмятежно спал, растянувшись на больничной койке. Миша потребовал,чтобы санитары перенесли его в его просторную «Вольво», мы же с Габриэлемпоехали следом, как телохранители.

— Сволочи! — только исказал Миша-псих, когда мы перетащили Филиппа ко мне домой. — Вкатили емукакой-то сильный психотропик без корректора, а потом еще и лошадиную дозуснотворного. Будет его теперь корежить и ломать, когда проснется. Оказывается,эта бабенка, что его привезла, назвалась его матерью, сказала, что самапсихиатр, сунув в нос свою ксиву, что «с моим Феденькой такое часто бывает, дажелицо, случается, он сам себе расцарапывает» и что «ему в таких случаяхвкатывают вот это», — и протянула ампулу. Этот дежурный козел был, по-видимому,с бодуна, ничего не проверил... Только ширнул его — сразу ему от главногозвонят насчет Филиппа. Так и так, насильственная госпитализация. На какомосновании? Тут мы нагрянули... Влетит ему теперь — костей не соберет. Ишь, а втой, первой-то больнице его не приняли. Знают правила. Побоялись.

К ночи Филипп проснулся,и его действительно начало корчить и тошнить. Миша вколол ему какое-толекарство, тот затих и забылся.

На следующий день онзаехал проведать больного, а заодно сказал:

— Я узнал, почему егопоначалу повезли в другую больницу. Потому что именно там когда-то работала этаЗоя Олеговна. И именно там подвизался вместе с ней врач, который припилил напсиховозке. Очень просто. Они кореши. Договорились. Может, она еще и ручку емупозолотила — для верности, утверждать не берусь: «Слушай, Петя, тут надо одногов психушке подержать». Он: «Будет сделано, Зойка, какие вопросы». Свои дела. —Миша покачал головой. — Ну, у вас, у церковников, я тебе скажу, все как улюдей. И испанские интриги, и мордобой, и объявление Чацкого сумасшедшим. Жизньбьет ключом. Мне это даже нравится. А то все — пост да молитва, молитва дапост.

Филипп, который слушалего со страдальческой миной, вдруг оживился:

— Еще бы! — в Евангелииведь тоже вон какие страсти кипят! Какие дива творятся! Люди гибнут за металл;избивают младенцев; в награду за танец требуют голову пророка на золотом блюде;чародеи находят новорожденного Царя, следуя за звездой; четверодневныйсмердящий Лазарь по слову Христа выходит живехонький из гробницы; бесы умоляютГоспода вселить их в свиней, а бесноватые свиньи низвергаются в бездну; Петридет по водам; слепорожденные прозревают; паралитики бегают; прокаженныеочищаются от проказы; а Христос бичом изгоняет торгующих из храма и, ужевоскресший, проходит к Своим ученикам сквозь стены!

— И еще Он исцеляетлежащую в горячке Петрову тещу, — вклинилась я, вспомнив, как в свое время Мишапытался угодить будущей теще.

— Крутая, великая книга!— с воодушевлением заключил отец Филипп, сияя глазами. — Так что все происходиттак, как и быть должно, как Христос и предупреждал.

— Что же все-таки тампроизошло? — спросила я его наконец. — Они же не могли тебя так — ни с того нис сего...

— Только отчиму неговори, — умоляюще произнес он. — Отчим им кровавую баню устроит, а зачем? Яже, знаешь, сам хотел пострадать. Даже немного роптал, что Господь мне всекакие-то коммунальные, канцелярские, ключнические скорби дает. Вот он и послал,по Своей великой милости. Так что схватили меня и прибили. Физиономиюрасцарапали. Чуть сумасшедшим не заделали... Ну, конечно, не просто так, не скондачка... Нет, они долго готовились, — вздохнул Филипп. — Все равно,говорили, Филя, не сносить тебе головы! Куда ты полез! Да мы тебя за твоиделишки посадим...

— Не может быть! —поразилась я. — Они же вежливые, политически корректные...

— Нет, — говорили, — мы— за демократическую законность, мы тебя не как Сталин, мы тебя по законунашему посадим, по уголовке! Только сунь нос на нашу территорию в церковномдоме, только тронь наше имущество! Мы тебя как вора и грабителя схватим! Авообще, повторяли, тебе лечиться надо. Зоя Олеговна все три месяца, оказывается,писала мою историю болезни. На видео меня постоянно снимали, как киногероя.Каждое слово мое записывали. А в воскресенье перешли к действиям — все было уних подготовлено. Ничего я такого против обыкновения не совершил, чтоб они такна меня набросились. Просто некоторые лаврищевцы, подходя к Чаше, когда надоназывать свои имена, говорили про себя: «Пресвитер Олег. Пресвитер Игорь». Или— «диакониса Лариса, диакониса Ирина». Ты понимаешь, все у них там если непресвитеры, то диаконисы! Просто какая-то церковь в Церкви. Я взмолился и —заметь — кротко им сказал: «Прошу вас, братья и сестры, только имена — без"пресвитеров" и "диаконис"». Ну, еще спрашивал — были лиони на всенощной, исповедовались ли, допустил ли их духовник к причастию — хотяэто было бесполезно, я понимаю, Лаврищев всех своих заочно допускал. Но еслиони признавались, что на всенощной не были, я говорил: «Тогда вам нужноподготовиться, как положено, и причаститься в другой раз». Но это я имсоветовал всегда, когда стоял с Чашей... Они это знали — зачем же подходили кней, не подготовившись? Явно какая-то провокация.

Потом Зою Олеговну я изалтаря шуганул. Но я с самого начала запретил ей туда входить, и при мне она,кроме прошлого воскресенья, и носа не казала. А тут вошла как ни в чем нибывало прямо перед самой «Херувимской». Я ей — пошла вон... Ну что это — баба валтаре, а? Тоже мне, Екатерина Великая отыскалась! А она только фыркнула.Лаврищев за нее вступился: «Перестаньте гнать наших прихожан, отец Филипп!Помните свое место. Не вы здесь хозяин, а Господь наш Иисус Христос».

Ну и, наконец, Векселев— этот твой Урфин Джюс. Когда отец Петр отобрал у меня Чашу, якобы потому что яотказывался причащать его прихожан, и потом, внеся ее в алтарь, поставил нажертвенник, ее тут же схватил Векселев и, жадно припав, стал потреблять. Этогоуж я не мог позволить! С какой стати? Мирянин, а делает то, что положено лишьсвященнослужителю. Отнял я у него Чашу, так на меня сзади алтарники накинулись,заломили руки, повалили на пол, стали срывать с меня священнические облачения.Только поручи не удалось им с меня содрать. Так я лежал и кричал: «Помогите!»Один из моих монахов стоял в храме — разливал теплоту, раздавал просфоры, такон прибежал на крик: его тут же скрутили, запихали куда-то, наверное, в бывшуюлаврищевскую уборную, куда еще, заперли там. Он оттуда тоже орал во все горло,но помочь не мог. Другой — отравился еще вечером, все ночь его тошнило, я егоот службы освободил, температура под сорок. А Габриэль с Патриархом молился.Торжество Православия. Так что я оказался совсем один. Там, ты знаешь, алтаряпрактически нет — тонкая такая условная перегородка — так все было слышно. Шумв храме стоял ужасный. Потом Лаврищев вышел на амвон и призвал всех молиться заменя, потому что я, видишь, взбесился. В Евангелии было много бесноватых,пояснил он, и некоторых из них приходилось даже цепями связывать, чтобы они несокрушили все вокруг. Через полчаса приехал этот врач из психушки.