Габриэль мигомперескочил на водительское сиденье. Мотор был заведен, и он только подал впередна три метра, перегораживая дорогу... Может быть, надо было выйти из машины ираскидать тех, кто держал Филиппа и за руки, и за ворот? Но он был так потрясенпроисходившим на его глазах, что все это ему казалось невероятным. Монах,упавший под колеса «скорой», вернул ему трагическое ощущение реальности.

Однако ничего он недобился, примчавшись сюда. Он вылез из машины и попытался объяснить охранникубольницы, что ему надо позвонить:

— Телефонить? — произнесон, делая рукой жест, словно он прижимает трубку к уху.

Тот отрицательно покачалголовой. Впрочем, потом вышел из проходной и сделал жест, указывающий, что надоидти вдоль стены. Наверное, где-то там был телефон. Габриэль включил мотор имедленно поехал, выискивая его. Действительно, через двести метров он увиделодинокую телефонную будку. Но звонить по автомату он не умел, да и диск утелефона был вырван с корнем. Он поехал дальше и дальше, и, в конце концов,сделав круг, вернулся к тем же воротам. У него были часы — простые недорогиенаручные часы, он снял их и постучал в будку.

Охранник выглянул, иГабриэль предложил:

— Я — телефонить, ты —получить сувенир.

Охранник оглянулся посторонам, взял часы и позволил ему сделать звонок. Габриэль набрал наш номер исказал:

— Филипп в четирнадцатьбольниц.

Мой муж, который ничегои знать не знал, засмеялся и спросил:

— Сколько-сколькобольниц?

Меж тем я вернуласьдомой, и message Габриэля был расшифрован.

Надо было решить, стоилоли мне немедленно хватать такси и мчаться в эту, неизвестно где расположеннуюбольницу... Я рванулась было позвонить Филиппову отчиму, а потом вспомнила —Миша-псих! Вот он, золотой ключик!

Да, был у меня другдетства — Миша-псих, врач-психиатр, который настолько преуспел в своей шаткойнауке, что сделался каким-то огромным светилом на психиатрическом небосклоне.Между прочим, он совершенно не обижался на свою кличку, списывая это наэксцентричность своей натуры.

Например, он женился наженщине, которая, как он любил говорить, упала ему на голову. А если учесть,что всех женщин он называл «бабенками», то в его транскрипции это звучало так:«Моя жена — это та бабенка, которая свалилась мне на голову». И это была чистаяправда — без всякой фигуральности. Его будущая жена была на какой-то вечеринкеи сидела там на подоконнике второго этажа, откуда и вывалилась на улицу — прямона проходящего Мишу. Так что их знакомство, перешедшее в многолетний счастливыйбрак, началось с членовредительства, потому что она сломала ему руку, а себевывихнула ногу. Несмотря на то, что Миша честно пытался поймать этухорошенькую, но весьма увесистую женщину, когда она падала из окна, и даже отэтого сильно пострадал, мать его будущей жены относилась к нему с большимнедоверием и скептицизмом, что его очень расстраивало. Он всячески пыталсярасположить к себе ее холодное сердце и придумывал для нее сюрпризы.

Например, однажды онспрятался за дверь комнаты и, когда она вошла, вылетел на нее с веселым «гав!»,заливаясь детским смехом: «Ну что — испугал?» Бедная женщина горько зарыдала, ипришлось ее отпаивать валерианкой и корвалолом.

В другой раз он, сильнорасстроенный ее ледяным приемом, вышел на балкон и вдруг увидел там — о, чудо!— цветочки, растущие в ящиках — и анютины глазки, и колокольчики, и левкои, ильвиный зев. Залюбовался он такой красотой — дай, думает, подарю их будущейтеще, пусть радуется. С удовольствием нарвал букетик, влетел к ней на кухню:«Елена Иванна! Это — вам!» Она сначала обрадовалась, заулыбалась, потом теньсомнения пробежала по ее лицу, она тревожно заметалась по квартире, выскочилана балкон и, увидев свой разоренный садик, залилась горючими слезами. Новсе-таки он ее победил. Поехал за границу на конференцию, привез ей шикарнуюшубу — от души, самого большого размера, чтобы — побольше меха. Жаль только,что Елена Ивановна была такая худенькая и в этой шубе просто утонула — и рукавасвисали ниже кистей, и полы волочились по полу. «Ничего, — радостно воскликнулМиша, — будете укрываться ею, как одеялом!» Кроме того, поскольку она оченьподдерживала Горбачева с его реформами, он купил ей на рынке, а может, испециально заказал — за дикие деньги — какого-то огромного, в натуральный рост— лакированного картонного Горбачева и поставил посреди ее комнаты. И онакак-то смягчилась по отношению к нему. Поняла, что нельзя предъявлять ему тот жесчет, что и прочим людям. Миша — человек особенный, необыкновенный. Ученый,светило. Наша национальная гордость.

Ему-то я и позвонила:

— Выручай, запихнулииеромонаха в психушку.

Назвала номер, фамилию,гражданское имя. Он очень удивился:

— Но это — насильственнаягоспитализация! Ты понимаешь, что сейчас она практически неосуществима! Нужно,чтобы человек выкинул что-то криминальное — носился с ножом, с розочкой, билстекла, резал себе вены... А если, предположим, он просто сидит, пуская слюни,и ест свое дерьмо, ты его никакими силами не уложишь без его согласия. Мымеждународную конвенцию подписывали. У нас это очень строго теперь. Да и вообще— необходимо письменное согласие родственников!

Я вспомнила, как мыгонялись с отцом Борисом по ночному поселку за его босой Любой...

— Не было никакихродственников, никакого согласия! С ним сводили счеты!

— Но это невозможно! Ниодин психиатр не может взять это на себя! Должна приехать милиция, забрать его,если он социально опасен, и только потом она уже может вызвать психушку!

Мы договорились, что онзаедет за мной и мы вместе поедем в больницу.

В это время Габриэльувидел через стекло будки, как из дверей ближнего корпуса вдруг выходитвальяжная Зоя Олеговна, подъезжает психовозка, и в нее опять начинают запихиватьбедного отца Филиппа. Габриэль положил трубку, кинулся к машине и включилмотор. Психовозка выкатилась на улицу, и он погнался за ней. Однако теперьводитель не особенно торопился. Он ехал с ленцой, будто нехотя, без сирены.Прошло полчаса, сорок минут, час — они все пересекали Москву, колесили поокраинам. Габриэль даже испугался, не собираются ли они увезти Филиппакуда-нибудь в частный загородный дом. Наконец остановились у ворот, и онпрочитал, что это — тоже больница. В ворота его снова не пустили. На этот разохранник наотрез отказался, чтобы Габриэль от него звонил, других наручныхчасов, даже и вообще чего-то ценного у монаха не было, он отправился искатьавтомат. Тут ему повезло — какая-то девушка дала ему монетку, объяснила, кудаопускать... Он сообщил, что Филипп теперь в другом месте, в другой больнице.

Меж тем Миша так ничеготолком не разузнал, кроме того, что, естественно, в той первой психушке нашФилипп не числился. Тем не менее, он уже позвонил домой главному психиатруМосквы и доложил об этом вопиющем случае. Тот обещал оказать содействие исамолично выяснить обстоятельства и местонахождение нашего друга. Но я все женастояла на том, чтобы и мы не плошали, — Миша заехал за мной, и мы помчалисьпо новому адресу вызволять уже не только Филиппа, но и самого Габриэля.