правда. Излишне напоминать при этом, что характер в средневековой литературе слагался из типических черт, которые отвечали канонам, принятым в этом обществе, что он был мало индивидуализирован. Однако нельзя забывать и того, что характеры героев исландских саг кажутся выписанными более убедительно и многогранно, чем, скажем, характеры современного саге рыцарского романа.

По сравнению со своими предшественниками — авторами первых саг о конунгах — Снорри более свободно обращается с материалом и в большей мере, чем они, ставит перед собой задачи образной и живой обрисовки действительности. Снорри явно сознательно использует художественные средства, и поэтому едва ли можно предполагать, что он наивно не отличал истину от вымысла.

Трудно принять мысль и о том, что в сознании средневекового исландца отсутствовало деление на рассказ о прошлом, претендующий на историческую достоверность, и на рассказ о прошлом, отвечающий требованиям, которые предъявляются к художественным произведениям. Подобное синкретическое сознание можно гипотетически предположить для совершенно иной, куда более примитивной стадии культуры, нежели культура скандинавов XII и XIII вв. Сочинения самого Снорри Стурлусона наглядно опровергают такой тезис. Его перу принадлежит ведь не только «Круг Земной», Пролог к которому пронизан мыслью о противоположности истины и вымысла, но и «Младшая Эдда», в которой собраны мифы о возникновении мира, о похождениях асов и древних героев; эти мифы, видимо, уже не внушают полного доверия образованному исландцу, но сохраняют свою художественную ценность. В любом случае эти мифы уместны в «Видении Гюльви» (первом разделе «Младшей Эдды»), но отнюдь не в труде по истории. Не правильнее ли полагать, что разные жанры древнеисландской литературы предъявляли к рассказчику неодинаковые требования в отношении к истине и допускали разные подходы к вымыслу?

Последний не уместен в историческом повествовании, но вполне кстати в сагах чисто фантастического содержания (так называемых лживых сагах). К тому же у скандинавов того времени, в частности у конунгов, были разные литературные вкусы. Известно, в частности, что конунг Сверрир, при непосредственном участии которого была написана первая часть посвященной ему саги, предпочитал «лживые саги» как наиболее занимательные. Напротив, когда конунг Хакон Хаконарсон лежал на смертном одре, то «он приказал читать ему королевские саги, начиная с саги о Хальвдане Черном и далее, одну за другой, саги о всех норвежских конунгах».

«Круг Земной» содержит огромный материал по истории Норвегии, да и всей Скандинавии. События, происходившие за пределами европейского Севера, известны Снорри гораздо хуже, и, скажем, повествования его о древней Руси, связанные с пребыванием норвежских конунгов в Киеве, или сообщения о походах викингов в Восточную Европу столь же мало заслуживают доверия, как и рассказы о подвигах норвежцев в Византии, Италии или Англии. Нетрудно видеть, что такого рода рассказы имеют целью преимущественно продемонстрировать доблесть и мужество этих конунгов. Отбор сведений о делах в самой Норвегии — существенно иной. На страницах «Круга Земного» рисуются быт и образ жизни норвежцев, прежде всего вождей и их дружинников, управление страной и перемены, в ней совершавшиеся, процесс христианизации населения, отношения между конунгами и представителями знати, история многих влиятельных норвежских родов, походы и войны. Источниковедческие исследования выявили в королевских сагах большое количество неточностей, ошибок, анахронизмов[115], и, тем не менее, общие контуры развития норвежского государства вплоть до последней четверти XII в. обрисованы в них вполне отчетливо.

Главное же в историческом сочинении Снорри Стурлусона и самое ценное для современного читателя — изображение людей той эпохи. На страницах «Круга Земного» мы встречаем конунгов и дружинников, знатных лиц и могучих бондов, рабов и священников. Это деятельные, преследующие свои цели и волнуемые страстями люди. В соответствии с поэтикой саги, внутренний мир человека обнаруживается только «симптоматически», посредством демонстрации внешних показателей его намерений и переживаний, в его поступках и речах. Отсюда — сдержанность автора саги, неизменно выступающего в роли стороннего наблюдателя и никогда — в роли судьи или моралиста. Отсюда же и кажущаяся отрешенной манера письма. Но самые действия персонажей саг столь определенны и недвусмысленны, что в них раскрываются глубинные слои человеческой психики, коренные представления о добре и зле, о человеческом достоинстве, забота о славе и добром имени. С большей пластичностью, чем другим авторам саг о конунгах, Снорри удается показать внутреннюю необходимость поведения своих героев, правду их характеров. Средневековая европейская литература знала немного свидетельств о человеке, равных по убедительности свидетельствам саг о конунгах и саг об исландцах.

(Публикуется впервые; написано в 1978 г.)

«Прядь о Торстейне Мороз-по-коже»: загробный мир и исландский юмор

«Прядь о Торстейне Мороз-по-коже» (Páttr Þorsteins skelks)[116], один из маленьких шедевров древнеисландской повествовательной литературы, имеет, на мой взгляд, прямое отношение и к представлениям древних скандинавов о потустороннем мире, и к их юмору. Однако «прядь» эта не упоминается, насколько мне известно, ни в исследованиях о религии скандинавов, ни в работах, посвященных трактовке комического в сагах. Между тем, это небольшое произведение, сохранившееся в рукописи XIV в. «Книга с Плоского острова» (Flateyjarbók), заслуживает внимания. Рассказ отражает несомненное влияние христианства, в нем речь идет о черте, об аде, о церковном колоколе, звоном которого норвежский король Олав Трюггвасон прогнал нечистую силу. Герои скандинавского эпоса Сигурд Фафниробойца и Старкад Старый помещены повествователем в ад. Поэтому напрашивается предположение, не представляет ли собой эта «прядь» разновидность христианской легенды о чуде, ибо король-миссионер одолевает в ней дьявола. Что касается комизма, наличие которого я здесь предположил, то возникает вопрос: не «вчитывает» ли его в «прядь» современный читатель, в то время как древние скандинавы ничего смешного в этом рассказе видеть не могли.

Присмотримся к повествованию. Вот его содержание. Во время разъездов по Норвегии конунг Олав вместе со своими людьми останавливается на одном хуторе. Вечером он запрещает им выходить в одиночку в отхожее место, «иначе, мол, будет плохо». Тем не менее исландец Торстейн к концу ночи отправляется в указанное место один, не желая беспокоить соседа, и встречается там с чертом. По его словам, черт прибыл прямо из ада и в ответ на расспросы Торстейна рассказывает о том, кто как переносит адские муки. В пекле оказывается и Сигурд Убийца Дракона Фафнира, и герой датского эпоса Старкад Старый. Торстейн просит черта продемонстрировать, как вопит Старкад, и тот начинает выть, одновременно пересаживаясь с дальних сидений нужника все ближе и ближе к Торстейну. (Отхожее место, как оно описывается в рассказе, «было такое большое, что одиннадцать человек могли в нем сидеть с каждой стороны»). Чтобы перенести ужасный крик беса, исландец закутывает голову плащом, но просит его вопить «самым страшным воплем», —