– Потому что Шабер до этого дал по ним выстрел, – откровенно признался Лили.

– По-настоящему? Из ружья? – спросил я.

– Да, но издалека, к тому же мелкой дробью… Его можно понять, у него одно-единственное вишневое дерево, а те крали у него вишни! – возмущенно объяснял Лили. – А мой отец считает, что стрелять следовало самой крупной дробью, с которой идут на дикого кабана!

– Поистине дикие нравы! – прокомментировал дядя.

– Это не мы, а они дикари! – решительно возразил Лили. – Два года назад они жарили на углях свои отбивные, и загорелся сосновый бор вокруг овчарни Муле! К счастью, бор был небольшой и поблизости не было никаких построек. А если бы они то же самое устроили в Пастан, вы только представьте себе!

– Все правильно, – согласился отец, – люди из города опасны, потому что они не знают…

– Раз не знаешь, – разгорячился мальчик, – сиди дома!

Он за обе щеки уплетал яичницу с помидорами.

– А мы не из таких, мы не туристы. Ключи не пачкаем, так что ты мог бы нам указать, где они находятся.

– Я бы с удовольствием, – примиренно проговорил Лили. – Но это запрещено. Даже родным нельзя говорить…

– Даже родным… вот это да! – удивился отец.

– Быть может, наш друг чуть-чуть преувеличивает? – вставил дядя.

– А вот и нет! Это сущая правда! Есть один ключ, который еще мой дед знал, так вот, он так никому и не сказал, где тот находится…

– Откуда же ты знаешь?

– Да у нас в том месте небольшое поле, в конце Пастан. Иногда мы ходили туда пахать землю, гречиху там сажали. В полдень, когда садились есть, дедушка говорил: «Отвернитесь!» – и куда-то уходил с пустой бутылкой.

– И вы не смотрели? – спросил я.

– Дева-заступница! Да он бы всех поубивал! Мы сидели на земле, ели и даже шелохнуться боялись. А через какое-то время он возвращался к нам с бутылкой ледяной воды.

– И вы никогда-никогда так ничего и не узнали? – поразился отец.

– Вроде бы перед самой смертью он сделал попытку открыть тайну… Подозвал к себе моего отца, пролепетал: «Франсуа, ключ, ключ-то…» – и все… отдал концы. Слишком поздно спохватился. А мы, как ни искали, так никогда и не нашли. Да что там, этот ключ навсегда потерян для нас…

– Вот уж поистине бессмысленная расточительность, – подвел итог дядя.

– Верно, – грустно согласился Лили. – Может, хоть птицы пьют из него?

После того как мы с Лили стали друзьями, для меня началась новая жизнь. Когда мы с отцом и дядей выходили из дому на заре, после утреннего кофе, мы неизменно заставали его сидящим на земле под нашей смоковницей и усердно занимающимся подготовкой силков.

У него их было ровно три дюжины, а у меня две дюжины – отец купил их для меня в скобяной лавке в Обани, где они продавались под лицемерным названием «крысоловка».

Я всячески уговаривал отца купить мне несколько ловушек побольше, предназначенных для «умерщвления» молодых куропаток.

– Нет, – отрезал отец, – было бы нечестно ставить силки на такую великолепную дичь.

Я тут же засомневался в честности охоты с ружьем типа мушкет, которым он сам бил наповал застигнутых врасплох пернатых.

– Зато куропатка может и не попасть в силок, потому как она умная, хитрая, у нее даже есть шанс уцелеть…

– Может быть, ты прав, – согласился отец. – Но что ни говори, силок не относится к благородным охотничьим приспособлениям… Есть у меня и другая причина отказать тебе: на этих ловушках стоит чересчур мощная пружина. Ты рискуешь сломать себе палец!

Я тотчас принялся доказывать ему, что умею, и довольно искусно, пользоваться такого рода силками, и отец был вынужден признать, что так оно и есть. Но поскольку я продолжал настаивать, он в конце концов вполголоса привел последний аргумент:

– К тому же они слишком дорогие.

Я сделал вид, будто не расслышал его слов, и с радостным криком бросился к рогатке, вполне «разумной» по цене – всего-навсего три су.

«Крысоловки», размером не больше блюдечка, оказались страшно действенными: стоило птице коснуться такого силка, как он буквально набрасывался на нее и насмерть вцеплялся ей в горло, так что даже у крупного дрозда не было шансов спастись.

Загоняя дичь к охотникам, мы одновременно расставляли свои смертоносные ловушки, то прямо на земле, то на краю отвесных скалистых обрывов, по-здешнему – баров, то на какой-нибудь раздвоенной ветке, которую мы надламывали таким образом, чтобы она находилась в положении плашмя и была скрыта в самой гуще терпентинного дерева, которое Лили по-своему называл петелен.

Это дерево, столь охотно произрастающее в стихах на пасторальную тему, увешано гроздьями красных и синих ягод, до которых охочи все птицы без исключения: пристроил силок в терпентинном дереве и жди себе, пока в него попадет зяблик, малиновка или певчий дрозд…

Всю первую половину дня мы расставляли силки, поднимаясь все выше, затем наша охотничья четверка останавливалась перекусить у какого-нибудь источника, в светлой тени сосен.

Ягдташи всегда были битком набиты едой, но съедалось все, вплоть до крошек. Пока мы уплетали яичницу с помидорами (когда она холодная, пальчики оближешь!), на углях розмарина жарились, шипя, великолепные отбивные. Порой дядя Жюль, с полным ртом, вдруг хватался за ружье и стрелял в небо сквозь ветви сосны по невидимой мишени, после чего на нас неожиданно сваливался вяхирь, или иволга, или ястреб-перепелятник…

Когда не оставалось ничего, кроме костей и корочек от сыра, отец с дядей, прикрыв лица от назойливых мух носовыми платками, ложились вздремнуть на ложе из бауко, а мы поднимались к барам на первый обход расставленных утром силков.

У нас с Лили была безупречная память на места, деревья, кусты и камни. Завидев издалека, что силка нет на месте, я бросался вперед, волнуясь, как траппер, надеющийся обнаружить в силке горностая или серебристую лису.

Задушенная птица почти всегда лежала с силком вокруг шеи под деревом или у сложенной нами из камней башенки. Но если мы не находили ни силка, ни добычи, вот тут-то эмоции перехлестывали через край, как у игрока в лотерею в тот миг, когда из вращающегося барабана уже вышли три шарика с первыми тремя цифрами его лотерейного билета и он ждет следующего.

Чем дальше от своего места силок, тем больше угодившая в него птица. Разыскивая жертву, мы углублялись в кустарники, описывая концентрические круги вокруг того места, где была устроена западня.

Чаще всего это был отменный певчий дрозд, жирненькая альпийская перепелка, вяхирь или сойка…

Иной раз нам не удавалось отыскать саму ловушку, унесенную вместе с попавшейся в нее жертвой каким-нибудь стервятником, привлеченным судорожными попытками птицы освободиться.

А бывало, нас ждало разочарование, которое кроме как смехотворным и не назовешь: в силок попадалась большая крыса, огромная ящерица или длиннющая сколопендра цвета дикого меда. Однажды мы долго безрезультатно искали силок, но не теряли надежды и наконец нашли его, а в нем белую сову: вытянувшись на своих желтых лапках, растопырив перья, она словно исполняла какой-то танец с силком вокруг шеи. Наполовину задушенная, шепча какие-то глухие страшные заклинания, она весьма неприветливо встретила нас, неестественно тараща утопающие в перьях глаза. Когда я не без опаски подошел к ней, она вдруг совершила странный прыжок: выбросив обе лапы вверх, она мертвой хваткой вцепилась в силок и откинулась назад на крестец. Схвати она только одну из латунных дужек силка, ей, наверное, удалось бы освободиться, но она прижимала обе дужки к своей хрупкой и без того уже изрядно помятой шейке. Близкая смерть заставила ее открыть клюв. Собравшись с последними силами, она резким движением попыталась сорвать с себя ловушку и одним махом оторвала себе голову.