– Ты всегда мне помогаешь. Даже когда я делаю большие глупости.

– У меня нет детей, но мне кажется, что с тобой я получил по полной программе. Почему ты не говоришь мне, что с тобой творится, Абигэль? Зачем подвергаешь себя такому?

Она смотрела на бинт, которым он обматывал ее руку.

– От меня оторвали кусок, они резали по живому, забрав эти тетради. Но если их могли украсть, то никто не украдет у меня мои ожоги. Эти метки – мой единственный якорь спасения. Уверенность в том, что все пережитое, все, что рассказали мне в издательстве, – правда. Сигарета выжгла это каленым железом в моем мозгу. Я не хочу проснуться завтра и спрашивать себя, приснилось мне это или нет. Благодаря этим ожогам я знаю, что не приснилось.

– Что такого важного произошло в Париже, чтобы оправдать твою выходку? Объясни мне.

Она рассказала ему все подробно: о встрече с издателем… о Джоше Хеймане и его десяти отрезанных пальцах, о больнице близ Кемпера и его молчании о причинах своего поступка…

– Кемпер, говоришь… И ты никогда не слышала об этой истории раньше?

– Нет, конечно же нет.

– Это могло бы объяснить один из твоих странных снов, с поездом и билетами до Бретани. Вещих снов не бывает. Это невозможно, должно быть какое-то объяснение.

– Объяснение что-то заставляет себя ждать. Завтра у меня встреча с психиатром Джоша Хеймана. Мне нужно увидеться с писателем.

Фредерик серьезно посмотрел на нее:

– А потом? Что ты будешь делать? Наносить себе новые ожоги? Опять и опять?

Взгляд Абигэль скользил по разбросанной на полу одежде.

– Что-то не так с этой кражей. Зачем было красть мои тетради и мои картины? Деньги, драгоценности – ладно. Но почему все, что связано с моими воспоминаниями, с моим сном? Как будто кто-то хочет забраться в мою голову и стереть мое прошлое. Помешать мне вспоминать. А что, если это не только кража?

– Что же еще?

– Не знаю. Но это случилось точно в тот момент, когда происходят события, которых я пока не могу понять. Когда мне больше всего нужны эти тетради, чтобы двигаться вперед. Без них я боюсь… что у меня не получится… Я записала важные вещи. Обо мне, о моей жизни, о моих кошмарах. Они стали моей памятью, Фред. Той самой памятью, которая все больше подводит меня.

Она обхватила голову руками.

– Как подумаю о том, что произошло на яхте моего отца в феврале, об этой тени, которая напала на меня, а потом положила в машину, как будто ничего не было. Мне кажется, что она и сейчас бродит вокруг меня. Следит за мной и хочет свести с ума. Из головы не идет этот тип, Земан. А что, если он вернулся? Что, если это он…

Фредерик крепко обнял ее:

– Все будет хорошо, ясно? Нет никакой тени, Аби.

Тут пришел слесарь, сменил замок, а Фредерик и Абигэль тем временем навели порядок в квартире. Всю мебель, все вещицы она поставила на сделанные прежде метки, но Фредерик ничего не заметил. Ожог на руке ритмично пульсировал, и это успокаивало.

Реальность.

Позже, когда квартира обрела почти нормальный вид, Фредерик пил вино и курил у открытого окна, глядя на перекресток, где мелькали на несколько секунд прохожие, точно китайские тени. Он любил смотреть на людей сверху, пытаясь представить себе их жизни, их судьбы. Фредди ведь тоже, должно быть, ходил по улицам, делал покупки в магазинах, платил за парковку, как любой другой. Он мог работать в большом офисе и встречал каждый день десятки коллег. А возвращаясь домой, становился чудовищем.

Сидя на диване, Абигэль молча смотрела на него. Его поза и загадочный, уверенный взгляд напоминали Орсона Уэллса в «Гражданине Кейне»[19], облокотившегося на подоконник окна в своей большой нью-йоркской квартире. О ком он думал, тихонько покачивая бокалом? О ней? О пропавших детях? О Фредди? Наверно, обо всех понемногу.

Абигэль встала и ушла в спальню. Она потеряла несколько лет снов, отрезков жизни, размышлений; вернуться назад она уже не могла, но при всем, что происходило сейчас, чувствовала себя достаточно сильной, чтобы начать все сначала и идти вперед.

Она взяла лист бумаги и записала:

Все, что написано на этом листке, – РЕАЛЬНОСТЬ.

*Ожог 1: Джош Хейман, писатель, существует. Знал ли он Леа? Я должна выяснить, кто он.

* Ожог 2: У Джоша Хеймана на совести есть какая-то тяжкая вина.

Она долго смотрела в задумчивости на свои записи. Бумага – она мнется, она теряется, она недостаточно надежна. Ее пропавшие тетради тому доказательство. Как быть уверенной, что такое больше не повторится?

Она всмотрелась в стены спальни и нашла решение, глядя на полоски зебры.

Ее тело будет лучшей на свете бумагой.

Плогоф был так же черен, как небо Бретани в этот предполуденный час. Завеса косого дождя секла город и, казалось, отрезала его от остального мира. Абигэль думала о кусочке Франции, оторванном от континента, затерянном посреди океана и исхлестанном брызгами соли и серой пены.

Семь часов назад она зашла к татуировщику в Лилле, в нескольких кварталах от дома. Тот удивился ее странной просьбе, но, в конце концов, многие наносят себе непонятные порой фразы на разные части тела. Будучи адептом боди-арта, он был впечатлен шрамами на ногах Абигэль. И написал очень мелко, синими чернилами, на внутренней стороне левого бедра:

Кто такой Джош Хейман?

Отыскать демонов ДжХ

Абигэль предупредила татуировщика, что может еще не раз прийти к нему с подобными просьбами. Эти метки на ее теле так ее успокаивали. Они были надежны. Разумеется, Абигэль знала, что даже во сне эти татуировки могли существовать, как и ожоги на ее руке: достаточно было ее мозгу «скопировать» реальность и воспроизвести ее в мире сновидений. Но во сне она не могла помнить боль от каждого ожога, эту горячую пульсацию, которая билась в голове, стоило только представить себе пламенеющий кончик, раздавленный о ее кожу.

Она ехала вдоль извилистой линии побережья. Океан ревел и плевался пеной, волны разбивались о скалы с таким грохотом, что, казалось, дрожала земля. Не дорога, а конец света, и все же она наконец увидела впереди психиатрическую больницу Дебьен, прилепившуюся сбоку к утесу. Старая постройка сливалась с гранитом. Те же серо-черные тона, то же уныние, острые грани, выступающие углы, словно здание было вырезано гигантскими ножницами.

Абигэль вдруг стало нехорошо. Страх, всплывший из далекой юности, заставил ее съехать из осторожности на обочину. Она дышала часто, прерывисто и ожидала, что упадет с минуты на минуту. Больница прямо по курсу что-то ей напоминала. Она порылась в недрах своей обрывочной памяти и увидела на долю секунды табличку «Центр сна». Горы в снежных шапках вокруг… Альпы? Была ли она в подобном месте, где ее лечили от нарколепсии? Как долго? И в каком возрасте?