председателя КГБ в связи с переходом на другую работу.

Семичастный подал голос:

– За что? Со мной на эту тему никто не разговаривал, мне даже причина такого перемещения неизвестна…

Последовал грубый окрик Брежнева:

– Много недостатков в работе КГБ, плохо поставлена разведка и агентурная работа…

Политическая карьера Семичастного закончилась, когда ему было всего сорок три года. Другие в этом возрасте еще стоят у подножия олимпа и зачарованно смотрят вверх. Он не верил, что все кончено и назад возврата нет. Но его услали в Киев первым заместителем председателя Совета министров Украины, и путь в Москву ему был закрыт. И после этого Брежнев перевел Шелепина из ЦК в профсоюзы. Но и в профсоюзах Шелепин Леониду Ильичу мешал.

«Из органов госбезопасности начали удалять бывших комсомольских работников, которых привел туда Шелепин, – рассказывал первый секретарь Хабаровского крайкома Алексей Клементьевич Черный. – Для Брежнева и его приближенных он становился подозрительной личностью. Приведу такой незначительный пример. В нашем крае встал вопрос о председателе краевого совета профсоюзов…»

Черный предлагал на эту должность бывшего первого секретаря крайкома комсомола Николая Григорьевича Путинцева. Кандидатуру следовало согласовать с Москвой. Черный, уверенный в положительном ответе, позвонил председателю ВЦСПС. Реакция была неожиданной: «Шелепин стал буквально упрашивать меня не настаивать на этой кандидатуре».

– Меня и так обвиняют, что в органы КГБ я натаскал комсомольцев, – объяснил он первому секретарю Хабаровского крайкома, – а теперь то же скажут о ВЦСПС. Я прошу тебя, Алексей Клементьевич, сними кандидатуру Путинцева.

Председателем крайсовпрофа назначили другого человека.

В конце концов Брежнев убрал Шелепина из профсоюзов, вывел из политбюро. Уход Шелепина из политбюро был сигналом для проведения окончательной кадровой чистки бывших комсомольцев.

«Мне стало ясно, что придется уходить на пенсию, – вспоминал бывший секретарь ЦК ВЛКСМ Николай Романов, много лет руководивший спортивным ведомством. – Попал в опалу не только я, многие бывшие комсомольские работники оказались в таком же положении. В семьдесят пятом был вынужден подать заявление».

В мае 1975 года Шелепину подыскали унизительно маленькую должность заместителя председателя Государственного комитета Совета министров СССР по профессионально-техническому образованию, который ведал в основном производственно-техническими училищами (ПТУ) для молодежи.

В Госкомитете по профтехобразованию работал еще один выходец из комсомола – Вадим Саюшев. Когда Александр Николаевич руководил комсомолом, Саюшев был секретарем Ленинградского обкома ВЛКСМ. Потом стал вторым секретарем ЦК ВЛКСМ. Из комсомола Саюшева назначили в Госкомитет по профтехобразованию.

Саюшев рассказывал, что, когда Шелепина перевели в комитет, Суслов вызвал председателя – Александра Александровича Булгакова и прямым текстом объяснил:

– Вокруг Шелепина должен быть вакуум, поручить ему надо что-то малозначимое и позаботиться о том, чтобы у него не было никаких внешних связей.

Шелепину поручили заниматься учебниками. Более всего его поражала и возмущала необязательность чиновников, с которыми он теперь имел дело. Он, находясь на высоких должностях, привык, что его поручения немедленно исполняются. А тут вступила в дело бюрократическая необязательность, да и чиновная опасливость: зачем сломя голову исполнять поручение Шелепина, если даже соприкасаться с ним опасно?

«Меня убрали последним»

– Когда всех комсомольцев разогнали, я последний остался при должности, – рассказывал Валерий Харазов, в ту пору второй секретарь ЦК компартии Литвы. – Потом только выяснил, что республиканский КГБ фиксировал, кто из Москвы ко мне приезжает, с кем я встречаюсь.

Харазова вызвали в Москву. Перед отъездом первый секретарь ЦК компартии Литвы Пятрас Гришкявичюс сказал ему:

– Валерий Иннокентьевич, имейте в виду: я о вас никогда и никому ничего плохого не говорил.

В Москве первый заместитель заведующего отделом организационно-партийной работы ЦК Николай Петровичев заявил Харазову:

– Тебе надо уходить, потому что тобой Гришкявичюс не доволен.

Харазов ответил:

– Неправда. Гришкявичюс сам мне сказал…

Тогда Петровичев высказался откровенно:

– Рви с Шелепиным! Или придется уходить с партийной работы.

– Нет, – твердо ответил Харазов. – Я связан с ним с детства, а вы хотите, чтобы я отказался от такой дружбы?

– Тогда будет хуже, – пригрозил Петровичев.

– Пусть будет хуже, но дружбу с Шелепиным я не порву… Партийная карьера Харазова закончилась, ему предложили должность первого заместителя председателя республиканского комитета народного контроля, сказали:

– Материально не пострадаете.

Валерий Иннокентьевич еще оставался кандидатом в члены ЦК КПСС, ходил на пленумы. В Свердловском зале Кремля очень тесно, все друг друга видят. По залу уверенной походкой прошел зять Брежнева, первый заместитель министра внутренних дел Юрий Михайлович Чурбанов.

– Все вокруг угодливо привстают, он снисходительно здоровается, – вспоминал Харазов. – Мимо меня прошел, вдруг повернулся: что это я здесь делаю? То есть он хорошо знал, что я отстранен и почему отстранен…

Когда тот же Петровичев, снимавший людей с работы за дружбу с Шелепиным, был назначен новым председателем Госкомитета по профтехобразованию и оказался у него начальником, Александр Николаевич не выдержал и подал заявление о пенсии. Пенсию дали небольшую. Шелепин трудно жил последние годы, нуждался. Жалел, что, работая в КГБ, отказался от генеральского звания. Генеральская пенсия бы пригодилась, особенно когда началась безумная инфляция и рубль обесценился.

Шелепин тяжело переживал случившееся. Советская система показала, что если человек сопротивляется аппарату, то найдутся жернова, которые любого сотрут в порошок. К концу жизни Александр Николаевич стал другим человеком, сильно изменился.

Может, Шелепин и Семичастный зря приняли участие в свержении Хрущева? Им было бы лучше, если бы он остался. Не жалели потом?

Владимир Семичастный:

– Нет. Хрущев к нам хорошо относился, он даже не поверил, когда ему сказали, что мы с Шелепиным участвовали. Но дело не в этом. Обстановка в стране была такая, что нельзя было больше этого терпеть. Мы ошиблись с Брежневым…

Билет № 1 для Брежнева

Никому из советских руководителей не пришлось начинать свою жизнь так тяжко, как Брежневу. Его юность и молодость – это каторжный труд и неустроенность. Он работал грузчиком. Почти что нищенствовал. Уехал на Урал, чтобы заработать на жизнь. Хотел получить хорошее образование, но не вышло.

В 1929 году Брежнев заполнил единую анкету, составленную статистическим отделом ЦК партии.

Национальность – украинец. И во всех документах Леонид Ильич называл себя украинцем; а вот после войны, когда этот анкетный пункт приобрел значение в кадровых делах, стал русским.

Сколько всего учился – четыре года.

В других партиях – не состоял.

В оппозициях – не участвовал.

За границей – не был.

Земли нет, рабочего скота нет, коров нет.

И самая берущая за сердце фраза: «Своего дома не было и нет».

Леонид Ильич Брежнев родился в 1906 году в поселке Каменское Екатеринославской губернии. В 1936 году Каменское переименовали в Днепродзержинск – в память о создателе ВЧК. А город Екатеринослав стал Днепропетровском – в честь революционера Григория Ивановича Петровского.

Родным для Брежнева был русский язык, не украинский, но в речи чувствовался сильный южный говор. Когда он возглавит страну, этот южнорусский говор с фрикативным «г» станет нормативным для высшего чиновничества, своеобразным пропуском для прохода в «руководящие» ворота, как выразился один крупный партийный работник.

«Детство я проводил