знал местного регламента на случай выведения из строя управляющей, да и опасность быть раскрытым увеличивалась с каждой минутой.

— Полин, поможешь мне тебя спасти, ну или убить нас обоих?

И Керн извлек первый катетер, через который кровь Повилики капала в гемасин.

— Пора слезать с наркоты, — с этими словами заботливо вынул длинную иглу, введенную в вену на шее у самой ключицы. Стойка с оранжевым ядом с шумом откатилась в сторону. Показатели на мониторах не изменились. Один за другим доктор Керн принялся срывать с тела датчики, закаленной годами медицинской практики волей внушая себе — это пациентка, нуждающаяся в экстренной помощи. Нежность прикосновений и мимолетные ласки неуместны. Обычная человеческая кожа — не бархат и шелк, а эпидермис, не тонкий аромат дикой розы, а запах чистого тела. Но все же с каждым отброшенным прочь проводом Полин будто обнажалась перед ним все сильнее, пока не стала трогательно беззащитной в своей неподвижности и одиночестве. Бастиан сглотнул некстати подступивший к горлу комок — пока он радовался жизни и достигал профессиональных вершин, та, которая открыла ему путь истинного призвания и проросла в сердце, томилась в плену во власти сумасшедших сектантов. Та, которую сочли погибшей. Повилика, которую никто не искал, даже он, одержимый детской мечтой и странными снами. Как знать, может все эти годы она пыталась связаться с ним, приходя во снах, а он слишком долго соображал что к чему.

— Прости меня, Полин. Если бы я только знал… — минутная слабость вырвалась непрошенными слезами. Бастиан сгреб любимую в охапку, отрывая от кушетки, и, прижимая к себе, впился в мягкие губы горьким виноватым поцелуем. Спонтанным, приветственным и прощальным одновременно. Так, давясь эмоциями, целуют любимых, провожая в последний путь — без надежды на ответ, оплакивая утраченную взаимность. Ни о чем не прося, желая только одного — невероятного чуда возвращения жизни для ушедшего за грань, жалея обо всем упущенном и несделанном, растворяясь во всепоглощающем горе. Безнадежно, всеобъемлюще любя, как и все минувшие тридцать лет.

Тонкий, подобный облаку дыхания в морозном воздухе, едва заметный вздох коснулся мужских губ. Дрогнули черные ресницы. Розовый кончик языка облизнул сухую кожу. Шевельнулись, расправляясь, сжатые в объятьях плечи.

— Тебе бы побриться, малыш. Колешься, — низкий грудной голос, хриплый от долгого молчания. Губы в губы, не прерывая поцелуя, наоборот, прижимаясь еще сильнее в ответ, Полин Макеба, Белая роза из Повилик, улыбнулась, открыв глаза.

* * *

Сирены взвыли, сметая магию поцелуя, вынуждая действовать, откладывая на потом разговоры и чувства.

— Идти можешь? — Бастиан потянул Полин с кушетки, но девушка не спешила. Левую руку ее по-прежнему надежно фиксировал деревянный капкан — дупло старого пня.

— Не вытащить? — Керн попытался осторожно потянуть — никакого движения, точно кисть срослась со стволом, стала его неотъемлемой частью. — Придется вырубать! — Мужчина решительно схватил стойку для лекарств, прицеливаясь для точного удара по старой и, он сильно надеялся, не самой прочной древесине.

— Стой! — вскрикнула Полин, заслоняя собой пень. — Пиня берем с собой, он мне жизнь спас!

— Пиня? То есть «пня»? — Бас смерил девушку профессиональным врачебным взглядом — вероятно, от долгого молчания речевой аппарат Повилики слегка атрофировался и не позволял нормально выговаривать слова. Сколько еще изменений произошло с ней за тридцать лет? Бастиан продолжал сжимать металлический шест стойки, но крушить старую корягу временно передумал.

— Пинь-инь, родовое имя, его знак. Неважно! Без него не уйду!

— Не факт, что вообще уйдем…

По зову сирены за стеклянными дверьми оранжереи собирались охранники. Во влажном тяжелом воздухе появились едва уловимые сладковатые нотки миндаля. «Нас пытаются отравить», — мелькнула мысль и вторя ей Полин с ненавистью прошипела:

— Дурман! — слезла с кушетки и присела на корточки рядом с пнем, командуя Басу, — накрой нас чем-нибудь, быстрее!

Схватив с кровати покрывало и простынь, мужчина набросил их на девушку и корягу-Пиня. Последнее, что заметил Керн, как смуглый лоб Полин уперся в мшистую кору, а губы беззвучно зашептали, касаясь кривого ствола. «Привязанность к сокамернику в расчет не брал, как и армию дуболомов за дверью», — на мгновение Керн застыл, мысленно проигрывая возможные варианты событий. Вторя мужчине, замер и окружающий мир — не шевелились листья деревьев, не колыхалась от движенья воздуха трава. Несколько мучительно долгих секунд ничего не происходило — только собирались за стеклянной дверью вооруженные, облаченные в броню люди, да густел в воздухе тяжелый, путающий мысли аромат. А затем, одновременно с криком «Не отсвечивай, дурень!», Полин выпростала руку из-под простыни, схватила Бастиана за штаны, потянула вниз, практически роняя на пол. Раздался хлопок, соревнующийся по громкости с сиреной, а следом за ним помещение наполнилось запахом давно не мытого тела и разлагающейся плоти — гигантский фаллос титана распустился во всей своей четырехметровой красе.

— Давненько я не нюхала такого, — рассмеялась Полин, лежа на влажной земле, одной рукой по-прежнему зафиксированная в пне, другой обнимая Керна. На пухлых алых губах играла почти безумная улыбка.

«Рассудком повредилась от наркоты или чем тут ее травили?» — подумал Бас, но девушка уже посерьезнела:

— Вонючка с большим хером снизит эффект дурмана, иначе мы останемся без сил, а мы устали быть пленниками, да, Пинь? — обращенный к пню вопрос остался без ответа, вместо этого из почвы в нескольких сантиметрах от корней вырос тонкий белесый побег с мелкими, похожими на присоски отростками. Качнувшись из стороны в сторону, точно осматриваясь, он вытянулся к двери и, с решительностью наметившего жертву хищника, ринулся, удлиняясь и разрастаясь, к толпящимся за стеклом охранникам. А вслед за ним со всех клумб и грядок потянулись другие — цветы и травы стелились по полу, покрывая каменные плиты зеленым ковром. Хрупкие бледные эдельвейсы первыми распластались по мрамору, но лишенные сил вяли, чтобы стать мягкой основой для растущих прямо по ним собратьям. Ветви красной камелии, усеянные богатыми пышными гроздьями соцветий, и яркие, белоснежно-слепящие цветы франклинии поднялись, закрывая обзор камерам видеонаблюдения, лишая противника зрения. А бледный побег повилики уже разросся сетью из мириада тончайших нитей, опутавших мониторы и датчики, таблички и панели, подбираясь к кодовому замку входных дверей. Ветви стучали в стекло, заставляя вооруженную охрану испуганно пятиться, отвлекая от бледных усиков карантинного сорняка, уже проникших в механизм управления через едва заметные зазоры.

Бастиан завороженно наблюдал за ошеломительными ростом внезапно оживших растений:

— Это ты делаешь? — спросил, заглядывая в карие глаза, подсвеченные золотом колдовских искр.

Мулатка отрицательно качнула упругими кудрями:

— Он. — Нежно погладила выступающий корень, чему-то согласно кивнула, точно вела с пнем беззвучный диалог и шепнула, задевая губами мочку уха Бастиана: