— Да что ты! Галка всегда по ндраву была Панфилычу. Может, насчет приданого у тебя сумление? То я так скажу — за ним ни мы, ни Андрюша не гонимся.

— Насчет приданого чего же… Люди мы не богатые, а девке кой-что справлено… Моими заботами, родная… Ты не думай, девка не голая. И пальтушки, и постель, и сундук снаряжен. Все честь-по чести.

Так две матери все обговорили, все заботливо предусмотрели, решая судьбу своих детей.

2

Когда Пелагея вернулась домой, Петр Филиппович ушел уже в кузню. Галя спала в горнице. Пелагея посмотрела на ходики. Маятник поскрипывал, бойко отсчитывая секунды. «Пусть еще поспит», — подумала она о дочери и понесла корм поросенку. На обратном пути обыскала корзины, в которых куры откладывали яйца, сыпанула в сенях для цыплят горсть пшена. Теперь все домашние дела как будто были справлены, пора идти в поле.

Пелагея вошла в горницу. У дочериной кровати остановилась и загляделась.

Галя спала вверх лицом на подложенных под голову руках, до самых локтей закрытых густыми черными волосами, завивавшимися в кольца. Лицо девушки было безмятежно. Небольшой рот с четко очерченными губами чуть приоткрыт. Пелагея покачала головой. «Вся в Филиппыча, и нос такой же с горбинкой, и мастью в него, как цыганка. Только рот… рот как есть мой. У Филиппыча губы-то куда толще, — подумала Пелагея. — А хороша девка! Что хороша, то хороша, — восхищалась она дочерью. — Много красивей Клавдии!»

Самой Пелагее неловко было хвалить родную дочь, но в душе она была согласна с Травушкиной. И разве же порядок, чтобы такую красавицу заставлять учиться. Ей детей рожать пора. Вовремя замуж не вышла — в подоле принесет. По нынешним временам все может случиться.

Пелагея присела на краешек кровати, погладила дочь по смуглому лбу, провела пальцами по черным тонким бровям, словно расправляя их.

— Пора вставать, доченька!

Не открывая глаз, Галя слабо проговорила:

— А я не сплю, маманя. Я все слышу. И как ты ставни открывала, и как шептала что-то.

— Не спишь, а проснуться не можешь. — Пелагея усмехнулась, принимая руку с дочериного лица.

— Ну сейчас встану, одну минуточку! — прошептала Галя.

— Опять, наверное, книжку читала до полночи! — с ворчливой ласковостью молвила Пелагея. — Вставай, вставай!

За завтраком она исподволь повела разговор о том, как дальше быть. Неужели Галя и вправду осенью в «ниверситет» этот поедет? Ученье, конечно, дело неплохое, да до коих же пор учиться? Это же так и в вековухах можно остаться.

Галя молчала.

— Настасью Травушкину встрела утресь, — закончив «подходы», раздумчиво продолжала Пелагея после минутной паузы. — Бает, без памяти влюбился Андрюшка ее! И не мудрено. Разве не в кого влюбиться? Девка ты хоть куда, и не какая-нибудь, а с образованием. Чай, перед градскими-то в грязь лицом не вдаришь ни в речах, ни в наружности. Я, доченька, обеими руками благословила бы… Да ить с Илюшкой, кажись, чего-то у тебя. Гуляешь ведь с ним?

Галя недовольно посмотрела на мать:

— Откуда ты взяла? Ни с кем я не гуляю!

Пелагея поджала губы, понимающе качнула головой:

— Слыхала я — поссорились вы… Что ж, оно, может, и к лучшему. Чего в ем, в Крутоярове? И какая с ним будет жизня? Керосин, масла всякие, грязь, одна стирка замучает. Не затем же ты училась, чтоб в нашей деревенской грязи ковыряться. В городе тебе надо жить. У Андрюшки, бают, квартира-то прямо господская: там и ванная, и радиво, и телефоны, и шкапы полны книжек. Выйдешь за него — можно и учиться опять, если тебе такая уж охота. Чай, он там не последняя спица в колесе: жену устроит!

Пока мать говорила, Галя не торопясь продолжала есть молоко с пшенной кашей из эмалированной металлической миски.

Было похоже, что она слушает не только внимательно, но и благосклонно, как бы соглашаясь с материнскими доводами. Да и как не согласишься! Мать же тебе всю правду истинную говорит. И, поглядывая изучающе на дочь, Пелагея радовалась. Раз дочь не перечит, значит, согласна!

И Галя действительно слушала мать и невольно думала: «Жихарев в город звал, и мама хочет, чтоб я в городе жила. Почему они считают, что тут, в Даниловке, не место мне? Лучше всего бы, уж если выходить замуж, выйти за Илюшу. А Илюша… насмеялся надо мной».

С новой силой обида вдруг захватила дыхание, слезы навернулись на глаза. Галя бросила ложку на стол, закрыла лицо руками и кинулась в горницу, словно прячась от кого-то. Пелагея, ничего не понимая, в испуге заспешила вслед. Повалившись на кровать лицом в подушку, Галя рыдала.

— Что с тобой, доченька? — плаксивым голосом спросила мать. — Аль я чего обидное сказала?

Галя не ответила. Все тело ее содрогалось.

— Что же такое, господи милостивый! О чем ты, донюшка? Скажи хоть словечушко.

Материнским сердцем Пелагея почуяла, что у дочери какое-то большое горе. Но какое? Так плачут, только если теряют родного человека — мать или отца! Она подошла вплотную, положила на плечо дочери свою руку. Галя продолжала плакать навзрыд.

Страшная догадка молнией ударила в голову Пелагее: не обманул ли Илюшка Крутояров девку? Вполне такое возможно! Время жаркое, весеннее. Вспомнила, как в прошлое воскресенье Галя пришла чуть не на восходе солнышка, и все ей стало понятно. «Ах, дура, дура старая, проглядела девку! А все Филиппыч с упрямством своим! Он, он виноват. Прошлый год говорила, пора девке замуж, а он: учиться ей надо! Вот и доучилась».

— Доченька! — жалостливо простонала мать. — Что же он с тобой изделал, зачем надсмеялся! Да как же ты обмишулилась, как доверилась такому шалопуту?

Галя вскочила с кровати, безумными заплаканными глазами гневно посмотрела на мать:

— Ах, отстань ты, мама! Ничего ты не понимаешь! И что тебе от меня нужно? — звонко вскрикнула она и выбежала из избы.

3

Слух о том, что Галя просватана, пошел от Пелагеи Половневой и Настасьи Травушкиной. То одной, то другой куме они при встрече нет-нет да и шепнут на ухо «по секрету»:

— Слажено, милая, все слажено. Когда свадьба? Да поглядим, може, летом, може, осенью… Андрюха-то занятой шибко… От него зависимо: как ослобонится, так и свадьбу сыграем.

У обеих матерей был умысел, подготовить почву для благополучного исхода задуманного ими дела.

И зашумело все село: Галя Половнева просватана за Андрюху Травушкина. Когда об этом спрашивали самого Петра Филипповича, он угрюмо отвечал:

— А кто их знает! Теперь с отцами да матерями не советуются.

Пелагея же, чтоб склонить его на свою сторону, чуть не каждый день долбила и