Заманчиво было доставать их тогда по дешевке. Надеялся, что вернется старый режим и денежки его обретут свою прежнюю силу. О, тогда бы Травушкин развернулся! За одного такого «петрушу» можно было бы купить полдюжины хороших коров или чуть не стадо овец. А их, «петрушек», в одной связке сто штук. Пятьдесят тысяч рублей! Хорошо, что вовремя спохватился, вместо бумажных денег стал запасаться золотом, оно при любом режиме цены не теряет. Но и с бумажными царскими деньгами, которые не успел обменять на золото, до сих пор не мог расстаться. Все еще верилось, что может жизнь повернуть на старую, наезженную колею.

Отобрав четыре золотые пятерки, Травушкин сунул их в карман и завязал мешочек. «Хватит, — подумал он о Глашеньке. — Ей хоть тыщу дай — не откажется!»

Это он готовился к уходу в город, к Глафире.

3

Скрипнула калитка. Ведмедь, загремев цепью, захлебнулся в яростном лае. Кто-то чужой! Морозный холодок сжал сердце, зашевелил волосы. Травушкин кинулся к окошку, приоткрыл занавеску и… обомлел: возле калитки в нерешительности стоял секретарь райкома партии Демин, а сзади какой-то незнакомый мужчина. Оба одеты по-летнему: Демин — в неизменной, защитного цвета гимнастерке с отложным воротом, незнакомый — в пиджаке, светлой рубашке, при бордовом галстуке.

Конец! Пришли за ним!

Травушкин пал на колени, подполз к сундуку, дрожащими руками закрыл его и спихнул в подпол. Тихонько опустил половицу, застелил половиком. Что же делать? Не показываться? Может, они постоят и уйдут? Или в подпол нырнуть? А если искать станут? Дверь закрыта не снаружи, изнутри. Догадаются, что он здесь. Хуже будет.

Ведмедь что-то утих. Ушли, наверно, нежданные гостечки. Снова украдкой глянул в окно. То, что он увидел, совершенно обескуражило: незнакомый мужчина стоял на тропке поодаль, а Демин, опустившись на корточки, гладил Ведмедя по голове, и тот, паршивец, хоть бы что! Только хвостом повиливал! «Испортил я собаку лаской да баловством. Ему, черту, по неделе жрать не давать!» — со злобой подумал Травушкин. Делать было нечего, надо выходить.

— Здравствуйте, Лексан Егорыч! — выйдя на крыльцо, негромко проговорил он, елико возможно спокойным голосом.

Демин приподнялся:

— Здравствуйте, Аникей Панфилыч! В гости к вам.

Он подошел к хозяину и протянул ему руку.

— Милости просим, Лексан Егорыч, гостям всегда рады, — приветливо вымолвил Травушкин, про себя подумав: «Стелешь ты мягко. В гости приехал… С какой бы стати? Что-то раньше не езживал ты ко мне».

— Незваные гости хуже татар! Так, что ли? — усмехнулся Демин.

— Что вы, что вы, Лексан Егорыч! То в старину так говорилось. Теперича по другим законам живем.

Демин с какой-то напускной веселостью добродушно согласился:

— Правильно, теперь по другому закону… По советскому. Познакомьтесь. Следователь районной прокуратуры товарищ Гришин.

Побледнев, Травушкин подал следователю загорелую, со вздувшимися жилами руку. «Вот и дождался следствия! Дубина я, давно надо было смыться!»

— Мы со всей душой! — изменившимся глуховатым, приторно-ласковым голосом произнес Травушкин. — Нежданно, правда… Чем же мне вас угостить? Хозяйки моей нету…

— Ничего не надо, Аникей Панфилыч, — остановил его Демин. — Мы, собственно, побеседовать зашли.

— Нет, как же! Этак не положено.

Травушкин нерешительно переступил с ноги на ногу, не зная, что делать и как быть. Может, и вправду угощение сготовить?

— А где бы нам с вами посидеть? — деловито спросил Демин, видя полную растерянность Травушкина. — Здесь или в избу зайдем?

— Пожалуйте в мою келью! Там тихо, прохладно, и пес не будет мешать, а то, слышите, рычит, зверюга. Это он на товарища следователя, наверно. Вас-то, Лексан Егорыч, почему-то признал.

Демин тихо засмеялся.

— Я из укротителей, — шутливо сказал он. — Слово знаю. Любого зверя могу утихомирить. А Ведмедя вашего и подавно: староват уже он становится. Ни силы, ни злости настоящей. Он ведь и кидается и лает по привычке больше, а сделать уж ничего не может. Потому и не страшен… Ну, и потом, я помню русскую пословицу: не та собака кусает, что лает, а та, что молчит да хвостом виляет.

— Чудно, ей-право! К моему псу ни один сосед не смеет подойти, а вы вон как, чуть не в обнимку с ним! — удивленно покачал лысой головой Травушкин. — Неужели и вправду остарел пес?

— Остарел, остарел, — подтвердил Демин уже серьезным тоном.

4

Внутри «кельи» было довольно уютно. Полы вымыты, от двери до противоположной стены протянут домотканый половик. В одном углу — широкая деревянная койка с постелью, накрытой пестрым лоскутным одеялом, на постели — две пуховые взбитые подушки, положенные одна на другую. В переднем углу — деревянный стол, около него — самодельные, прочные на вид стулья со спинками. Над столом иконостас. В центре иконостаса — спаситель, по бокам — божья матерь, Пантелеймон-исцелитель с чашей в одной руке и маленькой ложечкой в другой, Николай-чудотворец и малоизвестные, пониже чином, святые. Перед спасителем — огонек в темно-синей лампадке, подвешенной к потолку на трех медных, начищенных до блеска цепочках.

Травушкин приветливо пригласил:

— Присаживайтесь, будьте ласковы, дорогие гостечки. Водки купите — хозяевами будете, — натянуто пошутил он, расставляя стулья вокруг стола. Мимоходом потушил лампадку.

«Они, поди, безбожники, им только на смех и иконы мои и лампадка».

Демин суховато заметил:

— Зачем же вы потушили? Пускай бы горела, нам она не мешает.

Травушкин поскреб пальцами в бороде, хотел, видимо, что-то сказать, но промолчал. Гости сели. Он продолжал стоять, решив про себя, что сейчас начнется допрос и поэтому ему не надо садиться. «Зачем со следователем сам секретарь райкома? — недоумевал он. — Наверно, дело-то я заварил политическое!»

Демин, мельком взглянув на Травушкина своими узкими монгольскими глазами и видя, что он стоит, вежливо предложил:

— Да вы садитесь, Аникей Панфилыч. В ногах правды нет, а разговор у нас длинный.

Травушкин с видом обреченного не спеша присел с другого конца стола, машинально пригладил ладонями остатки волос вокруг лысины. Демин и следователь некоторое время молчали. Похоже было, что они не знали, кому первому и с чего начать. Наконец Демин негромко спросил:

— Аникей Панфилыч! Вы жалобу подавали на Дмитрия Ульяныча?

— Точно так, Лексан Егорыч, подавал.

— И все, что написано в ней, — правда? — официально и полувопросительно с глубокомысленным видом проговорил следователь.

Травушкин склонил голову набок, неуверенно дернул одним плечом.

— Да ить оно как сказать.

Именно как сказать, он теперь и не знал. Сказать — правда, а вдруг они уже знают, что это неправда, вдруг они побывали у Демьяна Фомича и тот со страху отказался подтвердить рукоприкладство. Иначе зачем бы следователю спрашивать — правда или неправда.

Подумав, Травушкин с запинкой, слабым и как бы виноватым голосом пояснил:

— Оно как бы и правда