намекает, чтоб и я вроде бы высшее образование имел… О каком же теперь образовании толковать, если я уж полвека прожил. Хватит с меня и того, что сыну дал высшее образование!»

Так Свиридов думал про себя, но возразить секретарю не посмел. Демин в Москве учился, марксизм изучал. Куда уж спорить с ним простому, не очень грамотному человеку! Однако с тем, что в деревне чуть ли не главный наш враг темнота и невежество, Свиридов не мог не согласиться. Кивнув, он даже поддакнул:

— Это верно, Алексан Егорыч, сознаю. С темнотой прямо беда! У нас в колхозе есть даже такие — библией головы людям морочат!

— Вот видишь! — улыбнулся Демин, — А чтобы библию опровергнуть, знания нужны.

— Знающие у нас имеются по этой части. Например, Лаврен Евстратыч Плугов. Вдоль и поперек библию эту постиг. Он даже попа забивал когда-то… диспуты у нас, помню, были… И Бубнов Глеб Иваныч тоже…

— Плугов, Бубнов! А ты? Надо тебе и самому на уровне быть! Наверно, и не читал библию-то.

Но тут душа Свиридова не вынесла.

— Да на лешака она мне сдалась, чтобы я ее читал, Алексан Егорыч! Я понимаю — книжки по агрономии или там по политике… а зачем же мне священное писание?

— А затем, чтобы опровергать. Свиридов досадливо махнул рукой:

— Не-е! Не согласен, Алексан Егорыч! Не стану я ее читать. Опровергатели и без меня найдутся! Где же мне время-то взять? Я видал, какая она… вот этакая книжища! — Свиридов показал, какой примерно толщины библия. — На пять годов хватит одной библией заниматься.

— Пожалуй, верно, библию тебе знать не обязательно, — согласился Демин. — Но вообще-то читать нужно, и как можно больше — и политические книги, и агрономические, и художественные. В практике ты человек знающий, более или менее подкованный, а вот насчет культурки того! Поэтому и прибегаешь не к тем аргументам, к каким следовало бы. Свиридов смиренно кивнул (хотя слова «аргументам» не понял):

— Случается, ошибаемся, Алексан Егорыч, не без того! — Он виновато развел руками, полагая, что на этом «мораль» и закончится. — Вы уж поправляйте нас. Мы всегда готовы по партийной линии… И я постараюсь… Будьте уверены, сил своих не пощажу!

— Насчет твоего старания осведомлен, — суховато проговорил Демин. — Затем и вызвал!

«Вот оно! А я думал, уже все! О чем же такое?»

— Слушаюсь, — сказал Свиридов, и лицо его приняло выражение холодной замкнутости и напряженного внимания.

— Мне интересно вот что знать, Дмитрий Ульянович: в роду твоем никто в жандармах не служил?

«Травушкин наябедничал, наверно», — подумал Свиридов.

— Клевета, Алексан Егорыч, — решительно заявил он, сразу повеселев. — Жандармов в нашем роду никогда не было!

Глаза Демина блеснули вдруг как-то нехорошо, недружелюбно. Но тем же спокойным голосом он сказал:

— Странно! Откуда же у тебя такие замашки? Например, колхозников бить «по сусалам». Это, дорогой мой, уже не невежество, а форменная дикость… варварство! Да, да! Варварство! В наше время бить людей! Мордобой — при социализме! Да такими делами и Шевлягин, наверно, не занимался!

— Да вы что, Алексан Егорыч? Всерьез? — Свиридов побледнел даже. — Да я за всю жизнь пальцем никого не тронул! Скотину обидеть не могу, не то что человека. Накричать, верно… такое за мной водится… характером я балмошный… Не скрою — иной раз и вдарить готов… однако сдерживаюсь.

— Может, на людях только сдерживаешься?

Свиридов энергично закрутил головой:

— Не, не! Честно говорю, Алексан Егорыч. Нигде, никогда…

— Непонятно! — Демин недоверчиво посмотрел на Свиридова. — На, прочти! Неужели тут наврано?

Это была жалоба Травушкина. Свиридов взял, не торопясь прочел ее. Возвращая секретарю, яростно выдохнул:

— Ух, зверюга! Вот в самом деле кого следовало стукнуть… И я теперь жалею, что удержался! Живоглот недораскулаченный!

— Постой, постой! — сказал Демин. — Он кто же, этот Травушкин? Почему недораскулаченный?

Свиридов рассказал все, что знал о Травушкине, вплоть до своего последнего столкновения с ним.

— Значит, наврал старик?

— Конечно.

— Зачем же это он?

— А черт его знает!

Демин помолчал, подумал, потом снова размеренно и спокойно заговорил:

— Вот что. Я верю тебе, но все же твоего поведения одобрить не могу. Кричать ты не имел права. Нехорошо кричать на человека… А Травушкин к тому же пожилой. Неважно, что из кулаков… Теперь-то он не кулак!

— Почему же не кулак? — не согласился Свиридов. — Только потому, что отвертелся от раскулачивания?

— Не только потому. Кулаком человек является до тех пор, пока располагает средствами производства и эксплуатирует бедноту. А если у него средства производства отобраны или он сам их сдал в колхоз — какой же он кулак? Ведь он работает в колхозе? Работает! Право голоса по Конституции имеет? Имеет! Значит, нельзя к нему подходить даже как к бывшему кулаку. И вообще насчет кулаков ты брось! Какие теперь кулаки? Десять лет прошло… Пора забыть о них.

— Неверно это, Алексан Егорыч! Кулачина Травушкин, зверюга. Я же вижу все нутро его. Дай ему волю — он всех нас в порошок сотрет. И кем он раньше был, никак забыть я не могу.

— Что же, по-твоему, с ним делать? В отдаленные места?

Свиридов кивнул:

— Не мешало бы!

— Но этого мы с тобой теперь сделать не можем. Давай действовать убеждением. Судебное дело допускать не резон, если бы даже и вправду ты ударил его. На мой взгляд, тебе как-то надо договориться с ним… по-человечески. Выяснить, чем он недоволен… Только без крику. Добиваться надо, чтобы он становился настоящим колхозником, не злобствовал, не вредил. Перевоспитывать.

— Этого я не в силах, Алексан Егорыч. Что хотите со мной делайте — снимайте, судите, исключайте… но чтобы я с ним по-человечески, как вы говорите, нет! Не могу! Тогда уж поставьте другого, который будет с Травушкиным душа в душу… На мое разумение — не беседовать с ним, не убеждать, а в суд… за вредительство!

— В суд не так просто, — вздохнув, серьезно возразил Демин. — Сам же говоришь — один человек видел. Но свидетельства одного человека недостаточно. Да и вредительство какое-то мелкое. За него оштрафовать только можно. Так что насчет суда ничего не выйдет. Но с грубостью, безусловно, тебе пора кончать. Нехорошо. Она обижает, а не убеждает. От тебя не только Травушкину достается… и другие жалуются.

— Кто жалуется, Алексан Егорыч? Лодыри! — возразил Свиридов. — Но с лодырями я не нянчился и нянчиться не буду.

— Вот опять кипятишься. Экий ты, право! Ну, ладно! Закончим этот разговор. Учти все-таки, что я сказал. А Травушкина пока оставь в покое. Я сам заеду к вам на днях, раз ты не можешь с ним разговаривать, и все выясню.

Свиридов дал обещание пока молчать насчет