иначе говоря, пыром, по мячу, туфля слетает в лужу, Нима с серьезным видом летит по черной воде к своей победе, а бабка просит его: «Принеси мне туфлю из воды, мой мальчик». Нима ничего не слышит. Ему нет дела до каких-то там туфель. Он, брызгая по сторонам, выводит мяч из лужи, забивает в гандбольные ворота гол и, воздев руки, кричит: «Это победа, да здравствует Лео!». Речь здесь идет о Лео Месси, очень способном аргентинском нападающем невысокого роста, очень популярном в то время.

После этого Нима лезет в лужу обратно и приносит Майе совершенно мокрый бурый туфель, требующий починки. «Этот гол не в счет», – озабоченно говорит ему бабка, осматривая урон. «Еще чего, это не просто гол, а самый настоящий гуляссо, ты не умеешь проигрывать». – «Это правда, мой сладкий, пойдем я куплю тебе футболку «Барсы»». – «Ну, ладно, только имей ввиду, мне нужен 10-й номер», – соглашается Нима, дав руку бабушке, и они идут через дорогу в лавку к Нисиму, где она покупает ему вожделенную футболку за многие шекеля. Да разве можно жалеть детям, ответьте.

К утру стало полегче, но нога была красной и распухшей. Гриша принял еще таблетку антибиотика, запил водой, сил не было совершенно. Дождь то лил не переставая, то прекращался – и выглядывало солнце над морем. Решили ехать в больницу. У крыльца была полуметровой глубины лужа, и к джипу сына Грише пришлось плыть его любимым неуклюжим брассом, которого он в глубине души стыдился. Но сейчас было не до стыда совсем. На дворе было 30 градусов тепла, пасмурно, свежо, все было впереди. Частная клиника была чистейшим заведением, даже если смотреть снаружи, глаза резало от сияющего пола, стен, дверных ручек. Статуя сидящего Будды у входа обещала покой и здоровье. Собака у соседних дверей поднялась, прогнулась, зевнула для зарядки и отошла в сторону. «Сними обувь, отец, зайди босым», – он давно так не просил Гришу. Кафкан торопливо исполнил просьбу и зашел за тугую дверь босым, высоко перешагнув порог. Пол был выложен неведомой лаковой плиткой желтого цвета с холодным узором посередине.

Врачиха была очень милой, ученой, обстоятельной. Она долго опрашивала Гришу, сын переводил. Осмотрела все части тела и после этого тихо сказала старшей и прислала медсестер для продолжения. Их было пять. Они были маленькие, худенькие и в масках. Сорок минут эти девочки пытались воткнуть иглу в вену Гриши для инфузии. Любую вену – не получалось у них найти и попасть в нее никак. Он их подбадривал, рекомендовал не волноваться и утверждал, что все в порядке. Обе руки ему истыкали девчата от локтя до кисти. Пыхтели и сопели от старания. Ничего. Клум. Горништ. Найн. Ноль. Фарфалене майсе. Ноу. И что делать теперь, а?

Еще несколько слов о нашем верном шофере Шломике З., который возил нас много лет на работу из Иерусалима в Тель-Авив и обратно. Об этой истории Гриша как-то написал в другой документальной книге. Возьмем отрывок из нее для нашего рассказа.

За несколько дней до начала Шестидневной войны (5–10 июня 1967 года, сокрушительные для противника военные действия Израиля против Египта, Сирии, Иордании и их союзников) сержант 202 батальона Зильберман получил от своего ротного двенадцатичасовой отпуск. Часть его находилась недалеко от Иерусалима, но заменить Зильбермана было некем (состояние боеготовности в армии номер один уже месяц), ротный велел ему вернуться через двенадцать часов. Никого домой не отпускали, потому что война, начала которой ожидали все в стране, должна была вот-вот начаться. Паники особой не было, так, наблюдалось известное напряжение и некоторая тревога(?!) у людей. Томительное предчувствие, что должно случиться что-то очень важное и значительное, какое бывает перед началом войны, жило и тогда у населения.

Несколько ребят из роты Зильбермана, жители Иерусалима, попросили отпускника зайти в их дома и сказать родственникам, что все в порядке. Дело это было святое, так как ни у кого телефонов в 1967 году не было, люди стояли в очередях на подключение к линии 6–7 лет.

Зильберман добрался на попутных машинах в город из-под Бейт-Шемеша довольно быстро. Иерусалим был тогда совсем небольшим, очень уютным – без тех районов, которые были созданы уже после шестьдесят седьмого. В Иерусалиме была улица Яффо, кнессет, вокзал, кинотеатры «Оргиль», «Эдисон», стадион ИМКА напротив гостиницы «Кинг Дэвид» – и, в принципе, все. Остальное все присоединилось к городу позже – Гило, Рамот, Гиват Царфатит, Рамот, Мизрах Талпиот, Рамат-Эшкол, Неве Яаков, Старый город, Храмовая гора, все это – позже.

Мысли о том, как во всем этом необъятном месте жить, ни у кого не возникало.

Зильберман жил тогда в районе Абу Тор. Первой семьей, в которую Зильберман зашел в столичном районе Кирьят-Моше у самого въезда в город, была семья его старшины, религиозного, уже немолодого человека. Был пятничный вечер. 2 июня. Зильбермана очень хорошо встретили, усадили за стол, но есть он не стал, времени у него не было. Когда хозяйка узнала, что у него есть еще несколько адресов в Иерусалиме, где он должен передать приветы от солдат, то она сказала, чтобы он подождал. Она зашла с ним к соседу, ортодоксальному еврею, который ел свой пятничный ужин в окружении семьи. Узнав, в чем дело, этот человек сказал Зильберману: «Дай мне три минуты», – встал из-за стола, пошел вымыл руки, взял ключи с буфета, и они вышли во двор. Человек этот, повторяю, ортодоксальный еврей, вероятно, состоятельный человек, потому что у него была машина. Человек завел машину, и они поехали по адресам солдат. Для спасения души, как известно, можно нарушить субботние запреты на труд. Человек этот решил, что привет с фронта равен спасению души. Уже совсем поздно ночью, когда он привез Зильбермана в его дом на другом конце города, они простились. Человек оставил двигатель автомобиля невыключенным – все добрые дела по спасению душ были выполнены и работать больше было нельзя (то есть выключать мотор нельзя) – и пошел домой пешком. В другую сторону двинулся, поблагодарив и простившись с этим человеком, и наш Шломик. Он закурил крепчайший «Ноблесс» – Шломик тогда курил – и пошел быстрым шагом домой через свой небольшой город – столицу еврейской страны.

Девчушки истыкали Грише всю руку от локтя до пальцев. Потом другую, правую, но нет, справиться с заданием врача не сумели. Гриша терпел, пытаясь их успокоить: «Это мое старческое удовольствие, девушки-красавицы». Они были в отчаянии. Руки Гриши распухли, кисти почернели, зрелище было не из приятных. Потом пришла шестая медсестра