Сил на такой разговор с ним у Кафкана просто не было. Тема его не интересовала. Человек Олег был сомнительного свойства, хотя и интересный, любопытный, ленинградский. Но силы, где взять силы и страсть на разговоры с ним?

– Мы оставим этот бессмысленный разговор, он уже завершен для нас обоих. Посчитаем его проверкой слуха. Еще будете жалеть об этом, господин Кафкан. Я же не ханыга какой-то, не просто так человек из подворотни на Лиговке, вы это знаете. Я владею информацией, кое-что знаю, имею влияние и вес, я надеюсь на торжество справедливости, так что мы равны, почти равны. Насколько могут быть равны давний эмигрант и немолодой русский бизнесмен из Ленинграда, – что-то Олег все время хотел сказать Кафкану важное, но получалось у него это кое-как. Проблема определений. Назовем это так.

Часто появлявшиеся в последнее время воспоминания Гриши о прошлом здесь и там ни о чем специальном не говорят. Просто возраст берет свое.

Гриша решил, что пора прощаться с Олегом, он утомлял чрезвычайно. Но как это сделать, Кафкан придумать не мог, голова его болела, и вообще, он не умел настроиться на нужную волну, на расставание, иначе говоря. Он подозревал на основе своего жизненного опыта, что Олег придумал всю ситуацию с обоюдным спасением от скуки, от ничегонеделания, это могло быть правдой. Сатанинским злодеем Олег Грише не казался, носителем последней правды тоже. Сейчас все домыслы его не имели значения, он будет со всем этим разбираться потом.

Пришел врач тайского происхождения по имени Дэвид, так было написано на бирке у воротника зеленого халата, внимательно осмотрел Кафкана, сказал несколько слов Сай, подумал и вынес вердикт сыну и Майе: «Ничего страшного, пусть побудет здесь час-два, и если все стабилизируется, мы его выпишем, завтра пусть приходит на проверку, ваша страховка все покрывает».

Он выслушал пожелания ото всех присутствующих с ангельским терпением, посмотрел на Сай, кивнувшую ему, что да, пощупал еще раз пульс и ушел, оставив после себя запах хорошего мыла и впечатление уверенности в завтрашнем дне…

– Я вижу, что вы не боитесь меня и моих идей, мне это очень нравится, я не люблю пугливых, никто не любит пугливых. Мальчик ваш мне тоже симпатичен, личность, характер, однако, даже Коля его отметил, – Олег Анатольевич сделал комплимент, от которого можно было поежиться и покрыться гусиной кожей. Но Кафкан, вероятно, из-за высокой температуры, которую никак не удавалось сбить, не ежился и дрожал из-за своей напасти, а не из-за чего-то другого, не из-за общения с человеком из конторы, как можно было подумать.

Кафкан с некоторой надеждой поглядел на сынка, который неподвижно сидел у стены и смотрел на них издали пристально и даже пронзительно. Плечи у него были разной высоты, он был очень-очень худ, но что-то в этом мужчине было самостоятельное, резкое, независимое. Можно было понять Колю, который редко о ком говорил с уважением, а о сынке Гриши вот высказался с почтением. Сынок всегда отвечал интересующимся о его решении проголосовать на выборах: «Я голосую так, как мне скажет отец». И все ахали с деланными улыбками, потому что Гриша был крайних политических взглядов, ни от кого ничего не скрывал, не считал нужным. «Еще чего, скрывать свои взгляды, сами скрывайте свои взгляды».

На улице зарядил мощный ливень, это было слышно даже в приемном покое при закрытых двойных дверях. «Давно дождя не было, погода движется пунктиром», – пожаловалась Майя со скептической улыбкой. Гриша улыбнулся, точнее, изобразил на воспаленном лице подобие улыбки. А Олег Анатольевич все гнул свое. У него явно болела тема спасения всех ото всех, она терзала его, эта тема, не давала спокойно жить.

– На самом деле, ваши братья и сестры должны немедленно бежать со всей Европы, у них просто нет времени на раздумья, нет другого выхода, все горит. Я и мои коллеги озабочены только будущим стран Восточной Европы и Россией, так что вы должны понять меня и мою идею. И, конечно, помочь нам всем своим бегством. К сожалению, вы вышли из нашего проекта, о чем я с друзьями очень сожалею, очень. Ваш решительный врач, которого звать Дэвид, занят этим замечательным спортом под названием кикбокс, а с виду и не скажешь. Они, тайцы, внешне субтильные люди, умеют удивлять. Но бойцы. Толя хотел выйти в ринг против местного чемпиона, который был более-менее в его весе, но я не разрешил. «Кому ты и что хочешь доказать, парень?» – сказал я ему. Перед кем ты желаешь красоваться, а? У него была тут девчонка, очень милая, не больше того, где познакомились, я не знал. Тут он и сдулся, успокоился, хотя было бы очень интересно на все это посмотреть, Коля был чемпионом Дальневосточного округа по боксу в полутяжелом весе. Но давно это было, давно.

Страсть Олега к монологам была, казалось, непреодолимой. Даже странно. Солидный человек, гордость конторы, по всей вероятности, сотрудник с серьезным статусом, с положением в иерархии, наверное, и вдруг такая слабость. Так не бывает. Но вот оказалось, что роли, исполняемые этим джентльменом, позволяют ему быть всяким: и таким, и сяким – он мог себе позволить.

Сын сходил на улицу под дождь к машине или в продуктовую лавку напротив и принес большой пакет с фруктами и овощами. Виден был в пакете фиолетовый фрукт дракона, называемый еще питайя, в крупной чешуе, любимый Гришей. Он сделал ему жест рукой, что «потом отдашь, мальчик, не сейчас, видишь, разговариваю».

– В Питере была так называемая филологическая школа. Сейчас они все уже ушли, но слово свое сказали весомо. Да вы знаете о них, Григорий Соломонович, конечно. Ваше время, ваши люди.

Он был очень азартен, этот человек, даже трудно поверить, что из конторы и в звании.

– Знаю, читал, видел однажды их у кинотеатра «Баррикада» на Невском, но знаком не был, все-таки другое поколение, разные компании, – Кафкан как бы оправдывался, не удивляясь ничему, высказанному этим человеком. Он был готов к самым неожиданным словам его. Они последовали немедленно.

– Так вот, один из них, из этих людей филологической школы, написал следующее: «Пройдусь по Невскому, чтоб крепче всех эссенций слова слились в последнюю строку, что с клёкотом уже летит из сердца – моё прощальное: – Кукареку!». Как нельзя кстати, правда ведь?! Про вас, нет? Про меня-то точно.

Кафкан кивнул Олегу Анатольевичу, что да, все правильно написано и сказано. И кстати. Прощальное.

– Не обижайтесь, Григорий Соломонович, – глухо попросил Олег. Гриша не ответил ему.