очень умен и прозорлив. Так вот, он и сказал Грише, как бы между прочим, эти слова: «Никогда никаких дел и разговоров с ними, никогда». Для чего нам нужны советы и заветы, как в случае с Гришей. Вот вам и ответ, есть нюансы и обстоятельства, они иногда, да и всегда, сильнее нас.

У Соломона Кафкана был в Ленинграде родственник со стороны отца. Соломон называл его «корев», что значит «близкий». Это был религиозный грузный человек, тихий, самостоятельный. Он никуда не лез в так называемые важные люди. Себя он держал строго, ни загулов по праздникам, ни пьянки, ни гулянки, ни заседаний в честь годовщины революции. Советский доктор физико-математических наук с бумагой от Воложинской иешивы, подтверждающей его звание раввина. Важный документ, многообещающий в Советской России диплом для карьеры и жизни, и процветания души обладателя его, если кто не знает.

Потом он сумел приехать уже старым человеком с семьей в Иерусалим жить, этот старый Кафкан, по второму имени «а корев». Они ходили учить то, что должны учить, в близлежащую от дома Соломона синагогу, семнадцать ступенек вниз по холму. Гриша смотрел на двух счастливых собранных стариков, склонившихся над столом друг против друга в поисках ответов, и думал, как они выжили, как сохранились. Это был вопрос вопросов. Это было невозможно в принципе. Они не участвовали в общественной жизни, не выходили на субботники и не ходили на демонстрации 1 мая. Членами партии они не были никогда, эти люди. Повезло? Кто-то их охранял. Других не охранял, а этих вот не позабыл.

А корев Соломона, назовем его «Кафкан старый и младший», работал в охране «Мемориала», подрабатывал к пенсии от Национального страхования, с семи часов утра ежедневно и до трех часов дня. Сидел при входе, привставал со стула, здороваясь, всем улыбался, был любезен и приветлив со всеми. Часов в двенадцать он съедал привычный бутерброд с местным сыром, принесенный из дома в пакете. В три часа он заканчивал смену и шел медленным старческим шагом (ему было лет восемьдесят) на автобусную остановку на самом верху холма. Метров пятьсот в гору под столичным солнцем. Между прочим, он был профессор, прошел войну с немцем во фронтовой разведке. Никогда ни на что не жаловался. Советская власть прошла рядом, не задев за живое. Он отдал ей долги, предположим, что сполна. Майя, работавшая тогда в «Мемориале», разговаривала с ним о жизни: «ясный ум», – говорила о нем. Он был доволен всем. Соломон говорил о нем уважительно: «может учить и знает», – слова, которые стоили много в его устах. Что знает и что может учить, было понятно что.

Скажете, что так не бывает. Слишком много получается хороших, достойных людей у вас в Иерусалиме. Слишком. Прежде всего, бывает. Тот, кто это написал, Григорий Соломонович Кафкан его звать, все видел воочию, невооруженным глазом, так сказать. Стоит поверить ему, он специально вас обманывать не будет, потому что зачем, какой смысл? Он этих всех людей знал лично. И потом, Иерусалим тоже очень много значит. Свои комплексы, свои иллюзии. Не зря Грише с малых лет батька Соломон говорил, вбивал ему в мозг: «У каждого иудея в душе храм, запомни, Гриша, храм у каждого в душе». Он говорил «еврея», а не «иудея». Сойти можно было с ума от его упрямства. Сойти с ума и все запомнить, без очередности. Гриша, более или менее, запомнил это наизусть. Главное же было в том, что Соломон не ошибался в своих утверждениях.

Двух плохих людей, с некоторыми оговорками, Гриша все-таки в столице встретил. Возможно, даже трех. Других таких он больше не видал там.

Гриша намеревался сразу ответить Олегу. Он собрался, подтянулся, решение созрело, ответ у него был готов и был краток. Он ужасно себя чувствовал. Полчаса назад все было прекрасно. У него были мышечные судороги спины и груди. Подскочила температура. Такое с ним бывало и не раз прежде. Это был рецидив рожистого воспаления ноги. Он мучился этим несколько лет с периодичностью раз в два-три года. Сай сказала: «Давайте я вам помогу, я медсестра, вы помните!». Гриша простился с нею: «Ничего страшного, просто я разбит, мне надо лечь, я уже не так молод, теперь несколько дней отлежаться – и буду как новый».

Сай поднялась, она была очень огорчена всем происшедшим. «Я пришлю вам свой адрес на вотсапп. Приезжайте в любое время, когда вам будет удобно. Вы желанный у меня гость, всегда, запомните», – она сжала рукой дрожащее от воспаления плечо Кафкана и пошла к выходу с фарфорового оттенка лицом, по-прежнему, как королева Сиамская, отказавшаяся от престола.

Гриша позвонил сыну, который приехал очень быстро и вывел отца к машине. Гриша отметил про себя, что автоматически поднял ногу на выходе перед порожком входа. «Приноравливаюсь, хе-хе, к жизни в Сиаме, что Б-г может сделать», – подумал он, дрожа всем своим отощавшим за последние четыре недели его веганства телом, буквально, как осенний, слетающий на землю лист. У Майи дома оказался антибиотик, она не позабыла ничего и взяла с собой это мощное чудо-лекарство, которое посоветовала иметь дома опытная врачиха из Нетаньи, работавшая, по ее словам, в Кремлевке. «Что такое Кремлевка?» – «Это такое место, где работали врачи-вредители и космополиты, которых убили как агентов «Джойнта»», – объяснил Кафкан. «А-а, дело врачей», – протянула начитанная Майя. Да-да, вот-вот, очень знающая.

Гриша принял двойную дозу антибиотика, укрылся двумя легкими пикейными одеялками и забылся в темного цвета сне. По диагонали летали какие-то пронзительные молнии по необъятному небу, светила луна за серыми облаками, и безобразные грязные фигуры с неразличимыми лицами прыгали у горизонта возле одноэтажных деревянных рыбацких хижин, с сетями, развешанными у моря на корявых столбах. Гром звучал необычно сильно и резко, дождь не колотил по крыше, а взламывал ее. «У него градусов 40 температура», – услышал он сквозь сон слова Майи. «Завтра с утра поедем к врачу», – голос сына. И Кафкан заснул совершенно.

Перед самым пробуждением Кафкан вдруг увидел, как Майя, женщина очень взрослая, даже пожилая, со своим взглядом на воспитание детей и жизнь, играет в футбол во дворе между начальной школой с красной черепичной крышей и детским садом «У сладкой Кармель» со своим пятилетним внуком Нимой[6] Кафканом. Она бегает за пятнистым мячом между луж в туфлях на высоком каблуке, двигая локтями для поддержки равновесия, умудряясь не падать. Нима, крепенький, быстрый белобрысый пацаненок, играет лучше и умнее бабки Майи. Она, смешно удерживая равновесие, бьет с носка,