– Храни тебя Бог. – Вдруг обняла, прижалась щекой к моему небритому лицу.

Плачет, ощутил стекающие уже и по моей щеке слезы.

Осторожно отстранившись, разжал ее ладошку, вложил золотую лиру.

– Может, дом купишь себе в Софии или Тырново, или еще чего.

Ведунья посильнее прижалась. Продолжил:

– Я бы к морю перебрался, знаешь какое оно красивое.

Она улыбнулась, вытирая слезы:

– Как я?

– Ты лучше.

– Иди, я буду бояться за тебя.

– Не нужно. Со мною Бог и все архангелы его. Прощай. – Пора было бежать, а то что-то глаза подозрительно защипали. Отстранился. Перекрестил лицо женщины в окошке. И двинул вперед, не оборачиваясь. С каждым шагом прибавляя ходу, словно птицей взлететь в небо хотел. На бегу зачерпнул снега и до боли растер лицо. В этом походе судьба не раз сводила с разными молодками, но никогда не было так тяжко.

Все это уже в прошлом, теперь пешком двинулся к тыльной стороне нашего временного убежища. Сарай большим пятном выделялся на свежем снеге. Из хозяйского дома вышел кривоногий десятник. Сильно припадая на одну ногу, старик решительно направился к сараю. Зачем это. Никогда он сам не ходил. Если я нужен был ему срочно, присылал хлопчиков. Сразу же, будто наблюдала и у окна паслась, из докторского флигеля выскочила эта скаженная Иванка. Девка что-то кричала – не разобрать. Суетилась. Да что там у них происходит? Бежит и кричит, рыдает. Полушубок, накинутый на ночную рубашку, соскользнул. Блеснула полными голыми икрами. Забежала перед онбаши, тот грубо оттолкнул, так, что упала, беспутная, в снег. Вскочила, не озаботившись одернуть рубашку, опять догнала турка. Тут на солнце сверкнула сталь, и Иванка некрасиво сперва будто присела и, не распрямляя ног, боком завалилась в снег.

Наповал!

Никаких сомнений, что бедной девицы уже на этом свете нет. Такое я наблюдал не раз.

– Вот тебе раз!

Из револьвера гада не достану, винтовка осталась притороченной, да и сейчас убийцу перекроет сарай. Я побежал, понимая, что никак не успею, турок явно шел убивать Ивана. Вытащил добытый пистоль, стал палить в воздух, попутно отмечая сильную отдачу. Мощная штука.

Снег, хоть неглубокий, по щиколотку, не позволял бежать быстро.

– Ваня, не стреляй. Сгоришь! – закричал на ходу. Нельзя стрелять на сухом как порох сене. Это и каждый ребенок знает, но графу напомнить не мешает.

Влетев в сарай, увидел живого поручика под крышей на сене и пытающегося поднять лестницу кряхтящего онбаши. Молодец граф, быстро сообразил, сбросил лестницу. Турка я просто толкнул, так, что он полетел в сено, выронив и лестницу, и шашку. Десятник, выбравшись из свалившейся на него сухой травы, окатил меня таким яростным взглядом, что я опять испугался пожара. Попытался кинуться на меня, запыхтел, но я легко увернулся. Для меня старик слишком медленно двигался, еще и путался ногами в сене. Ударом кулака опять отбросил десятника на исходную, подобрал добытую Иваном богатую шашку. Вопросительно посмотрел то на одного, то на другого. Поручик с несчастным лицом махнул рукой, потом, мол, расскажу. И невнятно спросил:

– Папиросы есть? Давно не курил.

Турок, перевалившись на бок, с трудом встал на колени.

– Убей! Он, – старик ткнул перстом в сторону Ивана, – убил моего хозяина. Осмелился явиться в его дом с оружием, пожалованным самим султаном. Только кровью неверного можно смыть такой позор. Его или моей.

Да, не кругло как-то получилось.

Я привычно сдвинул шапку на макушку. Покарябал щеку. Чувствовал ведь, ничего хорошего не получится. С другой стороны, выбора-то у нас не было.

– Вань, только не стреляй.

– Да что у меня, других забот нет кроме этого старика? Всыпь ему нагайкой! Да вышвырни на улицу охладиться.

– Вань. Слышь – не стреляй. Айдын-бей Иванку зарубил.

– Как зарубил? – пробормотал побледневший граф. Вся спесь слетела с лица молодого дворянина. Подбородок затрясся, но живо справился с эмоциями. Вспыхнул гневом, закричал:

– Как зарубил?!

– Насмерть.

Поручик вскрикнул и проворно съехал вниз. Пошел медведем на турка. Остановил рукой, преграждая путь. Отдав шашку, на всякий случай стал между мужчинами.

– Ее не вернешь. Раньше надо было думать.

– Будь проклята эта железка, – прошептал Иван, сжимая шашку, – будь проклята эта война.

– Господин поручик! – повысил голос я. Нужно было быстро вытащить его из пропасти переживаний. – Война не кончилась, будут еще потери. – Скажу ему обидное: – Что-то по солдатам своим вы так не убивались. – Точно, выпрямился, лицо высокомерное состроил.

– Для того их матери рожали.

– Скажи это матерям! Ладно. Не ко времени этот разговор, иди с Иванкой попрощайся, только недолго. Все, уходим. И на вот, две лиры, с лекарем расплатись.

Опустился рядом с десятником.

– Уходи, не буду тебя убивать. Знаю, думаете, ваш бог за христианские души не наказывает, а я думаю, накажет. – Понял ли, может, догадался, но заплакал горько. Чего-то лопотал сквозь слезы и кашель, я не вникал. Повозившись с тяжеленной лестницей, позвал его. – Кончай сырость разводить, я не поп и не мулла, грехи не отпущу, помоги лестницу приладить. – Пошел за сарай, ножом отрыл наши сидора, пора в свое одеваться, хватит в чужое рядиться. Зашил добытые золотые в специальные кармашки в черкеске на спине и груди. Пусть пока кольчугой послужат.

Жалко девку. Все хамылем да хамылем. Вот и добегалась. Прими, Господи, ее душу бессмертную. Зашептал молитву заупокойную. Чего ж так невесело получается.

Папаху на голову, башлык на плечи, шашку на пояс. Разложил мундир Ивана, постиранный, заштопанный, залатанный бешмет. Еще с нами разок сходит, и заплаток будет, как у пластуна. В щелку осмотрел, что на белом свете творится. Иванку уже унесли, возле докторского флигеля невеликая кучка женщин, вот и поручик мой идет – ногами снег загребает.

Сейчас в оборот его нужно, болью физической душевную перебить.

– Быстро, Вань, облачайся, опять ты поручик российский. Тикать треба, турки рядом. Давай помогу, пистоль заряжен? Брось эти чувяки турецкие, бурки свои натягивай. Болгары постирали все, погладили, гляди, портяночки что платочки у мамзелей на балу. Папаха твоя счастливая. О, це гарно! Все, Вань, бегом, жеребчик тоби заждався, и мой, поди, зажурился. Конив у нас по два, каждому по заводной, так что помчим як витер.

– А что, далеко неприятель? – вынырнул все-таки из скорбных мыслей.

– Уже должны были подойти, – врал боевому товарищу, помогая сесть в седло.

– Давай мимо окон Малики проскачем. Хочу глянуть в последний раз.

Я вздохнул.

– Давай, друже. Нам все едино в ту сторону, к дороге нам ходу нет. Через сад и огородами, Вань, огородами. Прощаться не будешь? – спросил я, когда проезжали господский дом.

– Нет туда мне ходу.

– Неужто