перебирал тонкими ногами, прял ушами, готовый топтать робкую челядь. Новое место ему не нравилось. Злоба выходила из дикого животного толчками. Папа удерживал дьявола, натягивая богатую уздечку. Вертелся, высматривая маму. Вот увидел. Подскакал к балкону. Закрутился на жеребце вьюном и вдруг выхватил ослепительное золотое жало шашки. Занес над головой, протыкая небо. Мама охнула, кажется, теряя сознание.

– Смотрите все! Это подарок султана! Это особая честь! – кричал отец. Восхищенный гул голосов полз по двору, нарастая комом. Гайдуки заволновались, услышав известие. Айдын-бей, десятник охраны и верный слуга отца, первым не выдержал, выхватил огромный пистоль из-за пояса и выстрелил над головой. Жеребец дико заржал, становясь свечкой. Отец лихо справился с конем, кинул шашку в ножны и, увидев меня, подскакал к лестнице. Решительно протянул руки. Я колебалась, первый вдох – и потом кинулась в объятия. Отец подхватил, усадил впереди себя и под причитания мамки и теток, под улюлюканье гайдуков жеребец нас вынес за ворота на дорогу.

– Куда мы, папа? Куда? – прокричала я тонким детским голосом. И странно было, человек, обласканный и отмеченный самим султаном за военные подвиги и победы, вдруг радостно засмеялся и ответил звонким голосом родного отца:

– Вперед, дочка. Вперед. Навстречу солнцу.

10.1

Сладкие воспоминания прервал слабый стук в дверь. Тетушка Сайжи, все такая же старая и нисколько не изменившаяся, хотя прошло добрых десять лет, вскинулась и уставилась на вошедшую девушку, щуря подслеповатые глаза. На лице ее мелькнуло изумление, которое она тут же скрыла за привычной маской брюзги. Заворчала.

– Входи, Иванка. Входи, – подбодрила я служанку доктора, слегка хмурясь, почему с кухни прислали именно ее. Забыли запрет? Так надо напомнить. Осмелели болгары. Глаза при встрече не опускают.

– Кофе, госпожа. Как вы любите.

Я кивнула на маленький столик, куда бы Иванка могла поставить серебряный кувшинчик, натянуто улыбнулась, хотя внутри недовольство быстро превращалось в злобу. Такое утро испортила.

– Кофе! – Тетушка Сайжи закряхтела, приподнимаясь со своего диванчика, крытого красным толстым ковром. Иванка проворно остановила ее вежливым взмахом и быстро наполнила кружечку ароматным напитком из арабских рощ. Подала.

– Спасибо, милая, – отозвалась Сайжи, – все бы были такие милые, как ты. – И ворчливо добавила, не забывая охать: – Забыли, с чьих рук ели. – Смахнула старческую слезу.

Я покачала головой.

– Я не забыла, – немного дерзко, как мне показалось, ответила болгарка и вызывающе вскинула голову, осмеливаясь посмотреть в глаза. Я нахмурилась. Ходили нехорошие слухи, что папа любил кормить Иванку с рук виноградом, так, кажется, это называлось за глаза. Раньше девушка много чаще бывала дома, но со смертью отца я ее почти не видела. Растворились слова наговора, задышала спокойнее мама. Не хотелось бы, чтобы служанку доктора она увидела вновь.

– Спасибо, Иванка, – поблагодарила я девушку, отпуская кивком головы. Болгарка не торопилась уйти из гостиной. Чего-то выжидала. Томилась. Смотрела прямо перед собой, поджав губы. Решилась, и голос зазвучал по комнате громче, чем здесь привыкли говорить:

– Можно ли мне спросить вас, госпожа Малика?

– Конечно. – Я терпелива. Я должна быть терпелива. Я должна быть, как отец. Я – будущая хозяйка имения. Однако все мы ходим под Аллахом и равны перед ним. Надо терпеть. От следующих слов вздрогнула, плохо справившись с чувствами.

– Как шашка вашего отца могла попасть к французскому офицеру? Ведь господин никогда не расставался с ней.

– О чем ты говоришь? – Я нахмурилась. Немного неожиданно. Думала, начнет говорить о скоте, и настроилась уже подарить будущего теленочка бывшей любовнице отца. Поэтому смысл фразы сразу не дошел. – Какая шашка?

– Разве вы не видите, какое оружие носит француз?

– Мужчины оставляют сабли в прихожей и не показывают его женщинам, если они настоящие мужчины. – Я напряглась и посильнее ухватилась за край стола, спасая себя от падения. Костяшки побледнели. Я все еще не понимала смысла в чужих словах. Что позволяет себе эта девка, какое право имеет со мной разговаривать в таком тоне? Почему не остановится? Должна же быть грань в общении. Отец! Как же мне не хватает тебя. Эти люди… стали другими.

Иванка глухо промычала. Глаза ее блестели от слез, но она гневно говорила, не в силах остановиться:

– Такой не грех и похвастать. Вся из золота! И рукоять с камнями, и арабская вязь на лезвии. Приметная. Вельможная.

Я промолчала. Иванка скинулась, озлобляясь еще больше:

– Я ведь каждую буковку запомнила. Не раз мне ваш отец ее показывал. Ваш отец всегда…

– Замолчи, – оборвала я девку.

– А теперь эта шашка у какого-то французского офицера! Мне-то что. Не мой отец гуляет по райским кущам.

– Ты ошибаешься, – уверенно сказала я, обдавая служанку холодом. Раньше такого тона было достаточно, чтобы прекратить любую беседу с челядью и поставить ее на место. Но не сейчас. Иванка разошлась. Мое сердце продолжало бешено биться.

– Конечно, я ошибаюсь! Конечно! Так-то чтут память господина в его доме. Что вам стоит самой проверить? Или вы уже все рассмотрели? Так? Быстро же вы, госпожа, поменяли одну любовь на другую! Отец бы в могиле перевернулся, узнай о таком. – Болгарская девушка резко обернулась к старухе, у которой от древнего возраста дрожали руки, и она никак не могла успокоить чашечку на блюдце. Костяной фарфор тоненько звенел. – Что, тетушка Сайжи, не досмотрели? В три пары глаз не углядели за своей любимой племянницей?

– Что она говорит? – сердито переспросила Сайжи, глуховатая на два уха.

– Быстро же вы забыли об отце, госпожа Малика. Быстро. Даже года не прошло.

– Не трогай память о моем отце, недостойная!

– Не вам решать, чего и кого я достойна.

– Как ты смеешь?!

– Смею! – закричала в ответ Иванка, не уступая ни в чем. Чужой порыв ярости поражал. Я будто снова увидела черного злобного жеребца перед собой.

– Айдын-бей! – хрипло позвала десятника старуха Сайжи. Видно, терпение ее закончилось давно, и сейчас она наконец поняла смысл происходящего. – Айдын-бей!

– Ах, бабушка, оставьте. Сама уйду! Мне ваш курятник любви противен. Нельзя же быть такой слепой от чувств!

Я закрыла глаза, слушая служанку. Дыхание перехватало. Огнем горели уши. Гнев душил горло. У самой двери Иванка замерла и обернулась, желая еще сказать какую-нибудь гадость.

– Поди прочь! – приказала, изо всех сил стараясь сохранить ровный сухой тон. Иванка гордо фыркнула, осмотрела меня взглядом сверху вниз и вышла из гостиной, громко хлопнув дверью. Сайжи покачала головой.

– Крестьяне совсем распоясались. Хозяина на них нет.

– Нет, – эхом отозвалась я и позвонила в серебряный колокольчик.

Потом я посмотрела на тетушку, так и не поняв, что она сказала, и без чувств упала на пол.

10.2

На ужин за