– Покрасоваться вчера решил, шашку пристегнул, а турок, что я на батарее зарубил, ее отцом оказался, ну и… Прокляла меня Малика, – забормотал Иван, отводя глаза. – Всю ночь не спал. Не украл же я эту железяку, честно в бою взял. Мог ведь и он меня зарубить, а она… «Отцеубийца». Маменька ее тоже. Пощечин Малике надавала, наверно, за вранье и флирт со мной, в общем, влип я, как шведы под Полтавой.

– Не журись, значит, не судьба, и, правду сказать, чего – дома невест мало?

– Тут другое.

– Другое?

– Микола, ты почему десятника не убил?

– А ты?

– Я себе так противен был, особенно, когда увидел, – он шмыгнул носом, – Иванку.

Я покачал головой.

– Хоть застрелись, теперь ничего не изменишь, только иродов, миром не мазанных, порадуешь. Помолись за упокой души.

Поручик замолчал, тихо зашептал молитву. Дождавшись окончания, продолжил:

– Давай лучше тихенько заспиваем, – я запел старинную песню про степь привольную, про шашку острую, дружбу казацкую, про то, что бабы – последнее дело.

Повеселел поручик, плечи распрямил и про Иванку словом больше не обмолвился.

– Туда ли скачем, дороги-то нет?

– На кой нам шлях, направление я знаю.

– Без компаса как-то скучно, то влево поворачиваем, то справа объезжаем.

– О тут компас должен быть, – я постучал себя по лбу. – Мы с Грицом и его дядями два раза в Абхазию по горам ходили. Через немирных черкесов, через перевалы заснеженные, а там петли – мама не горюй, по нескольку ден. Ночью по Полярной звезде и Чумацкому шляху, днем по солнцу. Хочешь, байку расскажу, только она того, с запахом.

– Байка – это выдумка?

– Ни, сам участвовал, – серьезно ответил я на вопрос. – Так вот. Нашли пластуны ущелье, по нему на седмицу путь короче, да и легче идтить. Но ущелье то, не то чтобы сторожат, но считает своим горский народец. Запросто могут залогу зробыть. Выход узенький, по-другому никак не выбраться. Как черкесов от этого места отвадить? Напугать нужно, да так, чтоб всем кунакам рассказали. Сперва мишку нашли. Какого? Дохлого медведя. Под камнепад бедолага попал. Верхнюю часть засыпало, нижнюю, понятно, шакалы объели. Откопали. Зубы вместе с нижней челюстью круглым камнем выбили, как будто получил косолапый страшный удар. Лапы и голову подрезали так, словно оторвал кто. У кого такая сила есть? По муслимским верованиям только у Шайтана, когда он в человека оборачивается. В самом опасном месте заветного ущелья голову на осину насадили, а лапы подальше разбросали.

– Ну а запах где?

– Погодь. Понаблюдали. Собралось там басурман с полсотни, лапы нашли, друг дружке в нос тычут, а голову все-таки побоялись трогать, но следы пошли искать. Мы так одно место обработали, деревьев наломали, козлиными копытами вмятин наделали, будто битва великая была. Погалдели абреки, погалдели, чувствуем, не прошибло. До печенок не достало. Думали, мараковали, и вот что придумали. Взяли кусок трубы, по пояс лошади длиною. Дырка – с два кулака. Неделю всемером по-большому в эту трубу ходили.

– Фу. Нет, ну пошло, господа.

– Не фукай, не сдуешь. Ходили и утрамбовывали, потом нашли самые большие валенки, пробрались к медвежьей голове. На самого тяжелого хлопца надели валенки. Песком досыпали, чтоб след хороший оставался, и пока он поперек ущелья следы оставлял, из трубы куском дерева выдавили кучу тебе по колено будет.

– Ну и? – заржал поручик.

Сработало, все-таки стала отпускать его боль душевная. Я деланно зевнул, скрывая хитрость.

– Все, спокойно через то ущелье ходили, а через кунаков своих слух пустили, что полюбил Шайтан с джиннами, которые в пластунов обращаются, в этом ущелье игрища свои устраивать.

– Неужто поверили?

– Про пластунов много всяких баек ходит, слугами Идриса называют, шайтана, или дьявола по-нашему. Попадет пластун в оборот, залезет в кустарник непролазный чегирь, а где тропа свинячья, по которой только на пузе можно проползти, знает. Пару метких выстрелов сделает, ну черкесы, понятно, за камни и оттуда палить. Вперед под пулю никому не хочется. Прополз пластун в другое место, черкеску на куст, башлык на ветку. Ружье к камню или дереву приладил, веревку к курку присобачил, отполз в сторонку, дернул. Ружье от выстрела освободится, подтянул – и ходу по тропке звериной. А перед отходом по-волчьи завоет, джигиты это понимают как опять же дьявольские штуки, мол, в волка противник превратился. Осмелев, в ответ-то больше не стреляют, кидаются с кинжалами на рваную черкеску.

– Почему с кинжалами?

– Шайтана только кинжалом убить можно.

– Отчаянной храбрости люди. С ножом на дьявола!

– Вот и приходится хитрить. На чуни мои подывись. Не парижский фасон, зато не определить, кто прошел, в какую сторону.

Иван с уважением стал смотреть на мои страшные на вид бесформенные башмаки, сшитые из кожи кабана щетиной наружу.

– Николай Иванович, сбавь прыть, внутри все огнем горит. Кажется, рана открылась. Зажила же ведь, думал!

Только перешли на шаг, справа в стороне дороги ружейная стрельба.

Встал на седло, все равно даже дыма порохового не видно. Пальба смещалась в сторону имения.

Конная сшибка.

– Знать, казаки турок гонят.

– Поскачем?!

– Стихло уже. Может, разъезд обоз пощипал, или станичники отдыхать басурманам не дают. Пока мы с тобой приплетемся, там ветер следы заметет. Вот туда будем держать, – веско сказал я и показал вероятное расположение российской кавалерии.

11. Пепел

Нет, не показалось. Кони подтвердили мою догадку. У лошадок чутье лучше развито, чем у некоторых людей. Забеспокоились. Жеребец мой зафыркал, уши навострил, ножками своими тонкими мелко перебирать начал… Успокаивающе похлопал коня по шее. Хотел положить руку на приклад винтовки, но передумал. Привстал на стременах, зычно свистнул. Жеребец присел на задние ноги, рядом граф чуть не съехал на землю – придержал, но тот так выпрямиться не смог. В ответ свистнули, и из редкого лесочка выехали трое. Остальные тени остались прикрывать и держали под прицелом.

Я расслабился. Свои. Соседи. Казаки с Дона.

Станичники не торопились. Самый молодой, с трофейной винтовкой Пибоди-Мартини, не удержался и крикнул издали:

– Кто такие?! Зараз обзовись! А то стрельну!

Парнишку стоило похвалить за смекалку – сменил свою игольчатую винтовку Карле с бумажной гильзой, на более стоящую вещь. Турецкий вариант пибоди-мартини незначительно отличался от английского прототипа устройством затвора, патрона, размерами штыка. На ствольной коробке выбивали тугру султана Османской империи – знак с обозначением его имени и титула. Пибоди-мартини использовали турецкие пехотинцы, воевавшие на Балканах, некоторое количество было выдано запасным и иррегулярным войскам. Также во время войны регулярная турецкая кавалерия самостоятельно заменяла винтовками Пибоди-Мартини стоявшие у нее на вооружении карабины Снайдера