осыпалась штукатурка, машина виляла между камнями:

– Здесь стреляли танки, – понял он, – опять я оказываюсь в Будапеште во время уличных стычек. Но сейчас у меня нет под рукой Мухи и легкого самолета… – даже с медленной ездой, до проспекта Андраши, оставалось едва ли четверть часа.

Они пересекли площадь, с гостиницей «Астория». По правую руку вздымалась в ночное небо неосвещенная громада синагоги Дохани. Он ласково погладил руку Цецилии:

– Бедняжка, она дрожит. Ничего, в машине всего три человека. Главное, дождаться подходящего момента… – старший офицер сказал что-то по-венгерски. Феникс ожидал, что машина повернет направо:

– Там более широкие улицы, это безопасней. Нет, они решили срезать дорогу, поехать через бывшее гетто… – автомобиль помчался вперед. У подъезда, на углу улицы Доб, стоял потрепанный форд, с табличкой «Такси». За рулем курил коротко стриженый, темноволосый парень, на тротуаре громоздился багаж:

– Все бегут из города… – Феникс надеялся наткнуться на баррикаду, или отряд повстанцев, – сейчас я разберусь с мерзавцами, и мы тоже уйдем на запад… – у него не оставалось времени искать доктора Горовиц или ее мужа:

– Ладно, все потом… – пальцы сомкнулись на рукояти браунинга, – сейчас надо спасти Цецилию… – рядом с маленьким сквером, возвышался завал, из разломанной мебели, ящиков, камней и вывороченных, трамвайных рельс. Офицер что-то закричал шоферу, лобовое стекло поползло трещинами:

– За баррикадой сидят восставшие, – почти весело подумал Феникс, – что нам очень на руку… – толкнув Цецилию на пол, выхватив пистолет, он открыл огонь.

Залив в стальной термос крепкий кофе, Эстер вручила его Циле:

– В городе ты садись за руль, так меньше шансов, что вас остановит госбезопасность… – доктор Горовиц помолчала, – вы все с иностранными паспортами, но лучше не лезть на рожон. Генрику восемнадцать, его ровесники сейчас строят здесь баррикады… – Цила уцепилась за край кухонного стола:

– Тетя Эстер, но вам нельзя оставаться в городе. Где вы достали машину и это… – она кивнула на рукоять пистолета, торчащую из кармана жакета доктора Горовиц:

– Машину я угнала, – спокойно ответила женщина, – таксист бросил форд на улице, ключи валялись на сиденье… – Эстер надеялась, что ни Цила, ни дети не заметят подсохших капель крови, на полу форда:

– Пистолет я взяла в том самом месте, куда должен был приехать Авраам… – она вздохнула: «Но не доехал». Эстер застала продавца в комиссионке, на краю еврейского квартала, одной ногой за порогом:

– Я не намереваюсь здесь торчать, – признался ей бывший уголовник, – золота у меня хватит, чтобы добраться до австрийской границы и перейти ее… – Эстер получила от него надежный, бельгийский браунинг. Она сунула в сумочку Цилы пакет с американскими долларами:

– Вам я оружия не даю. Вы с Генриком умеете стрелять, но вам надо, как можно быстрее, оказаться в Вене. Вас выпустят из страны, вы иностранные граждане… – Эстер помогла Циле вытащить из квартиры чемоданы:

– Всего пять часов дороги, сейчас почти полночь. На рассвете они подъедут к границе. Карта у них есть, бензина в машине достаточно… – Эстер все проверила. Адель всхлипнула:

– Тетя Эстер, а что случится со Шмуэлем, с дядей Авраамом… – завыл старомодный лифт. Эстер, спокойно ответила:

– Ничего не случится. Я их найду и вывезу из страны. Не теряйте времени, нигде не останавливайтесь. В Вене немедленно пошлите телеграммы, в Лондон, в Мон-Сен-Мартен… – оказавшись на улице, Эстер прислушалась:

– Выстрелы на севере. Там проспект Андраши, повстанцы могут пойти маршем, на здание госбезопасности… – она не хотела думать, что муж и сын могут быть арестованы:

– У русских давние счеты с Авраамом. Впрочем, и со мной тоже… – она прикоснулась губами к влажной щеке Адели:

– Не волнуйся, все будет хорошо. Думаю, тетя Марта и дядя Джон прилетели в Вену. Я больше, чем уверена, что повстанцы ведут подпольную трансляцию, по радио… – Эстер заметила, как мимолетно похолодели темные глаза девушки:

– Если бы он меня любил, – подумала Адель, – он бы попытался попасть в Будапешт. Он знает о восстании, знает, что я здесь. Дядя Максим вернулся за тетей Мартой в СССР, хотя для него это было смерти подобно, а дядя Мишель искал тетю Лауру в тылу нацистов. Джон меня не любит, никогда не любил, я для него только игрушка… – она приникла головой к твердому плечу Эстер:

– Тетя, вам тоже надо уехать… – в голубых глазах играли отсветы редких, уличных фонарей. Эстер покачала головой:

– Я не двинусь с места, пока не вытащу отсюда моего мужа и сына, милая. Тетя Цила бы тоже так поступила, да и любой, на нашем месте… – она велела Генрику:

– Вылезай из-за руля, и вообще, садись на пол. Не стоит, чтобы тебя видели, пока вы не покинете город. Гварнери с тобой… – Тупица похлопал по скрипичному футляру:

– Тетя Эстер, я пронес скрипку через пять границ… – он слегка улыбнулся, – я с ней никогда не расстанусь… – Эстер вспомнила маленького, бледного мальчика, в стылой варшавской квартире:

– Я его лечила, от воспаления легких, пятилетним ребенком. Дора умерла, а он выжил. Он прошел через гетто и Аушвиц, он кочевал по Европе, на его глазах погиб отец. Он обязан жить дальше, иначе и быть не может. Он никогда не узнает правды, о Самуиле, как Тиква не узнает правды о своем отце. Все закончилось, пусть дети живут спокойно… – она усадила Цилу вперед:

– Через мосты вас не пропустят, езжайте окраинами… – Эстер поцеловала ее, – все, отправляйтесь… – Цила схватила ее руку:

– Тетя Эстер… – доктор Горовиц повернула ключ в замке зажигания:

– Долгие проводы, лишние слезы, как говорил мой отец. Увидимся в Вене… – она помахала вслед красным огонькам форда. Машина исчезла из вида, Эстер вскинула на плечо полевую сумку:

– Медикаменты, кофе, сигареты, пистолет. Не думала, что на пятом десятке лет я снова поднимусь на баррикады, но иначе, кажется, не получится…

Она пошла на север, где приглушенно трещали автоматные очереди.

По выцветшему пятну на обоях, доктор Судаков понял, что на этом месте раньше висел портрет:

– Сначала Гитлера, потом Сталина… – он потер ноющий болью висок, – быстро работают в госбезопасности. Я сижу на проспекте Сталина, в городе стоит статуя покойного вождя, то есть уже не стоит… – он коротко улыбнулся, – а портрет со стены исчез…

Патруль, в зеленых фуражках, остановил машину Авраама на полпути от городского парка к зданию радиостанции:

– Хорошо, что я решил сначала отыскать Шмуэля, – невесело подумал он, – а потом заехать за оружием, в комиссионку. Если бы у меня нашли пистолет, вряд ли бы я сейчас оставался над землей… – на конференции Авраам слышал разговоры о подвальной тюрьме на проспекте Андраши:

– Проспектом Сталина улицу никто не называл, – понял он, – а сейчас и вовсе, от статуи остались одни сапоги…

По окраинам площади у парка пылали перевернутые машины полиции и госбезопасности. Пробившись сквозь размахивающую трехцветными флагами толпу, Авраам прочел на гранитном постаменте яркие, с потеками алой краски, криво написанные буквы:

– Доктору Судакову. Симон уехал к радиостанции… – чертыхнувшись, Авраам развернулся:

– Зачем он в это полез? Хотя он только что после армии, парень молодой, горячий. Но Тупица его еще младше, а не ходит ни на какие митинги. Он прилежно репетирует, один или с Аделью… – заводя машину, Авраам напомнил себе, что Тупица всегда был осторожен:

– Как любой гений. Он знает, что ему надо беречь себя. Шмуэль тоже не лихая голова, как Иосиф, но иногда и он может переступить черту… – они с Эстер беспокоились за старшего пасынка. На египетской границе продолжались стычки, все говорили о неминуемой войне. Египет отказался выполнять решение ООН о пропуске израильского флота через Суэцкий канал:

– Даже не военные корабли, а торговые… – Авраам не сдержал зевок, – а в Кнессете заседает достаточно ястребов. Они спят и видят Израиль, вернувшийся к библейским границам, от Нила до Евфрата… – Авраам напечатал несколько статей в левой прессе, громящих такую позицию:

– У нас не хватит сил воевать со всем арабским миром, – настаивал он, – новые иммигранты еще живут в палаточных лагерях. Надо развивать страну, добиваться объединения Иерусалима, мирным путем… –