чём-то своём, девичьем, наслаждаясь покоем и чистым воздухом последних тёплых осенних деньков.

Полагаю, только постоянное присутствие Ольги Станиславовны в нашем трио удерживало обгоняемых нами малолетних дамочек от озвучивания вослед всего того, что они думают о «ненормальных» легкоатлетах, которым не хватает физических нагрузок на ежедневных уроках физкультуры.

Мне-то, как уже в стопиццотый раз говорю, на всё это наплевать.

Говоровой, сам Бог велел творить подобные спортивные «безобразия».

А вот Лада первые дни сильно смущалась. Но, как говорится, вода камень точит. Вот и она привыкла и почти не реагирует на нет-нет, но доносящиеся из-за наших спин ехидные смешки молодых и просто юных барышень. Да и наши коллеги-гимназистки за прошедшее время притерпелись уже к «безбашенному» дуэту физрука и малообщительного семиклассника. Подумаешь, теперь таких «идиотов» стало трое. Главное, что для остальных это непонятное явление не заразно.

Вот в такой, почти полной, тишине окружающей нас среды старинного Воронцовского парка мы и бегали. Только утренние приветствия и прощальные кивки головами после каждого забега составляли всё наше «культурное» общение.

Лада поначалу попыталась как-то изменить эту самопроизвольно установившуюся традицию. Но после нескольких неудачных попыток бросила такое гиблое дело, поняв, что ничего у неё не получится. Не знаю, что ей помешало – может отсутствие общих и обоюдоинтересных тем для светской беседы с леди Говоровой, может требования собственного организма о своевременной и бесперебойной подаче в него свежего кислорода, а может наушники в моих ушах.

Так что все наши с девушкой разговоры начинались за завтраком в столовой. И сегодня, как обычно, начала Лада:

– Ты чего вчера вечером бегать не вышел?

– Извини, сам не ожидал, что засну. Настолько устал, что вырубился и беспробудно проспал до самого утра. А вы с Ольгой Станиславовной бегали?

– Да! Прождали только тебя под окнами минут десять-пятнадцать. А потом Говорова, посмотрев что-то на своём ПИКоме (наверное, время её поджимало), предположила, что ты, скорее всего, устал и лёг отдыхать. И предложила начать забег без тебя. Я согласилась, и мы побежали. Как теперь выяснилось, она была права. А я потом ещё приходила к тебе. Думала, как всегда, спину мне помассируешь. Но окна у тебя по-прежнему не светились. И я ушла.

Я молча покивал головой, приняв к сведению полученную информацию, и попытался сосредоточиться на стоящих передо мной блюдах, размышляя параллельно о том, когда это несколько массажей, сделанных мною девушке за последние дни, успели стать «как всегда»? Но не тут-то было!

– Чего ты такой неразговорчивый, Славка? – донеслась, если мне не показалось, обиженная реплика со стороны Лады, лениво ковыряющейся в манно-творожной запеканке, залитой белоснежной сметаной. – С тобой как со стенкой общаешься, а не с живым человеком. Иногда у меня создаётся впечатление, что я разговариваю сама с собой.

– Какой есть. – буркнул я угрюмо, выныривая из гастрономического рая и настраиваясь на получение привычных нравоучений по поводу моего несносного характера, не один раз изливаемых на меня моей соседкой по парте в прошлой школьной жизни. – Не люблю попусту трепать языком.

– Ну и хорошо! – прозвучало неожиданно от сидящей напротив одноклассницы, вконец позабывшей о почти не тронутом завтраке, уложившей свой подбородок на сомкнутые кулачки и почему-то улыбающейся в ответ на мои грубоватые слова. – У меня папа точно такой же был. И когда мы с тобой вместе, то я словно рядом с ним себя ощущаю. И говорить за нас двоих я готова сама.

Во время пробежки я несколько раз пытался уловить тонкие нотки цветущего жасмина, пока не сообразил, что никто не стал бы расходовать недешёвый продукт для того, чтобы через полчаса смыть его в душе. Зато теперь в столовой, даже пищевые флюиды не помещали мне ощутить знакомый аромат, донёсшийся от проявившей себя с неожиданной стороны девушки, трапезничающей с недавних пор за одним столом со мной.

Видимо заметив обонятельные взмахи крыльев моего носа, Лада, слегка кокетливо наклонив голову, спросила:

– Нравится?

– Ага. – куртуазно ответил я, шмыгнув носом. Или это она о поглощаемой мною творожной запеканке? – А почему ты раньше не пользовалась этими духами?

– Не для кого было. – прозвучал прямолинейный ответ от продолжающей радоваться непонятно чему девушки.

Кому радость, а кому нужно было срочно охлаждать уши, грозящие воспламенить нависающие над ними пряди русых волос. Блин, в который раз пришлось напомнить себе о необходимости нелюбимой стрижки.

А потом, чтобы сменить смущающую меня тему беседы, я, вспомнив, что папы у Лады почему-то нет, не нашёл ничего лучшего, как напрямую спросить об этом:

– А где твой отец?

– Извини, если тебе неприятно или больно об этом говорить. – спохватился я чуть позже. – Я помню, как ты говорила, что его почти не помнишь.

– Ты запомнил мои слова? Как это мило! – всплеснув ладошками, ещё больше заулыбалась Лада. – Мне это очень приятно.

Вот девчонки, всё у вас не так, как у людей. Я тут сижу, переживаю, что ненароком разбередил у девушки какую-то душевную рану, а она радуется тому, что я что-то там, где-то, когда-то запомнил.

Пока я предавался размышлениям об особенностях женской психики, моя подруга, задумавшись и уйдя в воспоминания, продолжила:

– А папу своего я действительно плохо помню. Красивый он был, добрый. И очень молодой. Помню только, как однажды сидела у него на коленях, и он, ласково улыбаясь, играл со мной в куклы. Мне было весело, тепло, спокойно и уютно. А потом мы, уговорив маму, все вместе пошли гулять в парк.

Во время рассказа улыбка на лице Лады, ставшая какой-то нежной, что ли, после последующих слов девушки слегка поблёкла:

– Ещё помню, что мама всё время упрекала его в молчаливости и замкнутости. Почти, как я тебя только что. А папа всё так же молча смотрел на неё и улыбался. Он очень любил её, как и меня. Я это точно знаю. А потом, когда его не стало, мама много раз ругала себя за учинённые ею ссоры.

– И этот кулон – умолкшая на несколько секунд девушка нежно погладила вытянутое из-под блузки украшение – папа также без слов одел мне на шею незадолго до своей смерти. Только погладил по голове и нежно поцеловал в лоб. Я маленькая тогда была. Но эту картину я помню отчётливо.

Девушка, поцеловав серебряную подвеску в форме сердечка и упрятав её обратно под одежду, явно слегка загрустила.

– Ты на маму обижаешься? –