Председателю Комитета госбезопасности Украинской ССР

Генералу В. ФЕДОРЧУКУ

Завтра, 10 июня, из Москвы в Киев вылетает следственно-оперативная бригада с правами «ПОВ» под руководством полковника Барского. Состав группы — восемь человек. Прошу обеспечить бригаде полное содействие вашего Комитета, включая размещение в гостинице по выбору полковника Барского, необходимый транспорт и другую технику.

Работа бригады находится под личным контролем Ю. В. Андропова.

Начальник Пятого Главного управления ген. Свиридов

Москва, 9 июня 1978 г.

Резолюция:

Генералу Сушко, первому заму:

К исполнению. Под ваш личный контроль.

Ген. Федорчук.

Киев, 9 июня 1978 г.

Рубинчик впервые летел в Киев. При его репутации одного из лучших журналистов газеты он уже давно сам выбирал себе и темы, и адреса командировок и легко избегал поездок в национальные республики, где, по его мнению, шансы встретить истинно русскую диву были равны нулю или близки к этому. Но отказаться от поездки в украинскую столицу на сей раз было невозможно — прочитав в газете статью о жизни мирнинских алмазодобытчиков, сто сорок киевских ткачих прислали в редакцию коллективное письмо-приглашение журналисту И. Рубину посетить их ткацкую фабрику «Заря коммунизма», а также их общежитие, клуб и столовую. Не сомневаясь, что все перечисленные в письме «прелести» труда и быта ткачих — сущая правда (ткацкие цеха, запыленные отходами пряжи до такой степени, что астма и туберкулез легких гарантированы после пяти лет работы; грязное общежитие, в котором женщины живут по шесть человек в комнатах, рассчитанных на двоих; фабричная столовая, где повара разворовывают все вплоть до соли и т. п.), Рубинчик сказал главному редактору своей газеты, что это письмо нужно переслать в ВЦСПС, или в ЦК КП Украины или, на худой конец, Валентине Терешковой, председателю Комитета советских женщин. Однако главный покачал головой:

— За славу нужно платить, старик. Мы «Рабочая газета», и, если рабочие просят Рубина, они получат Рубина, даже если бы ты в это время собирался в Париж.

— Но цензура все равно зарежет все, что они тут пишут!

— Я знаю. Ты можешь не писать статью, но лететь придется. И потом, я не понимаю — сто сорок женщин тебя хотят! О чем тут еще говорить?

Рубинчик вздохнул и выписал себе командировку на два дня. Терять в Киеве больше двух суток он не собирался. И раз уж ему придется отбыть там эти двое суток, он выкроит пару часов на Софийский собор и Бабий Яр…

— Извините, вы будете завтракать?

Рубинчик отвлекся от опубликованного на первой странице его «Рабочей газеты» сообщения о награждении Брежнева, Косыгина и Громыко высшими наградами перуанских коммунистов — Золотыми крестами «Солнце Перу». И обомлел от изумления: чудо природы, аленький цветочек еще незрелой женственности, Аленушка из старых русских сказок стояла перед ним в голубой униформе «Аэрофлота» с подносом в руках. Тонкая шейка, наивно распахнутые зеленые глазки, кукурузно-спелая коса на чудной головке и маленькие, как кулачки, грудки чуть топорщат аэрофлотский китель.

— Буду! — тут же сказал он, хотя завтракал всего два часа назад. И заглянул ей в глаза. — Как вас зовут?

— Наташа, — зарделась она, подавая ему стандартный набор аэрофлотского завтрака: бутерброд с сервелатом, печенье и яблоко. И была в ее наивном смущении такая схожесть с сибирской стюардессой, которая угощала его завтраком по дороге из Мирного, что Рубинчик невольно оглянулся — нет ли позади него тех же гэбэшников? Но никаких гэбэшников, конечно, не было. Правда, в разных концах салона пассажиры нетерпеливо тянули к ней руки с пустыми стаканами, но Наташа не спешила к ним, спросила у Рубинчика:

— Вам чай или кофе?

— Чай, пожалуйста, — улыбнулся он. — А вы давно летаете?

— Нет. Это мой первый полет. Извините, я должна бежать.

И она ушла-убежала, поскольку со всех концов салона уже неслось нетерпеливое:

— Наташа, можно вас на минутку?

— Натуля, мне бы чаю!

— Девушка!

— Наташа, вы про меня забыли!

— Просто ужас, какие все голодные! — спустя пару минут простодушно пожаловалась Наташа Рубинчику, наливая ему чай в стакан с подстаканником.

— Ага! — сказал вместо Рубинчика его пожилой сосед — инвалид с орденскими колодками фронтовых наград на пиджаке. — Особенно на стюардесс!

Салон расхохотался — этим утренним рейсом летела в основном командированная публика — «толкачи», партработники, инженеры и армейские офицеры.

Но, как ни странно, из всей этой мужской гвардии Наташа определенно выделяла Рубинчика, останавливаясь возле него и предлагая ему то еще чаю, то печенье, то яблоко.

— Поздравляю! — сказал сосед-инвалид. — Клюет рыбка!

Рубинчик и сам видел, что клюет, и мощный выброс адреналина уже взвеселил его кровь, распрямил плечи и наполнил взгляд самоуверенной дерзостью. Черт возьми, а ведь прав был русский религиозный философ, сказав:

«Есть какое-то загадочное и совершенно удивительное тяготение еврейства к русской душе и встречное влечение русской души к евреям».

И не зря еще в X веке киевские князья взимали штрафы в десять гривен с русских мужчин, которые не могли удержать своих жен от тайных визитов в еврейский квартал. Вот и сейчас — что заставило эту зеленоглазую русскую ромашку выделить его из сорока пассажиров и спросить у него как бы ненароком:

— Вы в Киев в командировку или домой?

— В командировку. А вы из киевского авиаотряда или московского?

— Московского. Но мы в Киеве сутки стоим.

— В какой гостинице?

— Еще не знаю. Нам в Киеве скажут.

— Хотите вечером пойти в театр?

— Я по-украински не понимаю.

— А погулять по Крещатику?

Она смущенно пожала плечами, но он уже уверенно написал в блокноте телефон киевского собкора «Рабочей газеты», вырвал листок и протянул ей:

— Держите. В пять часов буду ждать вашего звонка. — И заглянул ей в глаза.

И снова, как всегда в такие святые моменты его встреч с русскими дивами, и эта душа открылась навстречу его пронзительному взгляду.

— Спасибо… — почти неслышно произнесли ее маленькие детские губки, но зеленые глаза вдруг осветились каким-то внутренним жаром, вобрали его в себя целиком, окунули в свою бездонную глубину и там, в волшебно-таинственной глубине ее еще спящей женственности, вдруг омыли его жаркими гейзерами неги, страсти, оргазма.

Это длилось недолго, может быть, одно короткое мгновение, а потом Наташа, словно испугавшись своего внутреннего импульса, смущенно отвернулась и быстро ушла по проходу на своих кегельных ножках. Но и вынырнув из этого наваждения и омута, Рубинчик почувствовал, как у него вдруг ослабли ноги, перехватило дыхание и громко, как скачущая конница, застучало сердце.