Чувствуя дискомфорт, словно рядом с ней происходит нечто оскорбительное для ее чести, а она вынуждена молчать, Неля решила отгородиться от всего этого, вытащила из портфеля тоненькую книжечку «Jonathan Levinson Seagull» Ричарда Баха, открыла на закладке и углубилась в чтение. Даже ей, владеющей английским лишь в пределах выпускницы Московской консерватории, книжка эта приносила огромное удовольствие.

— «Садовое кольцо». Следующая остановка — «Зоопарк», — объявил водитель. — Между прочим, вчера в зоопарк новую макаку привезли. Из Эфиопии. Говорят, эфиопские коммунисты Брежневу в подарок прислали. Смешная — умора!

Кто-то из пассажиров встал, пошел вперед, к выходу, а плечистый хмырь, дремавший рядом с Нелей, вдруг заворочался и больно толкнул Нелю в бок.

— Осторожней, пожалуйста, — сказала она.

— Чо? — проснулся хмырь и возмутился во весь голос: — Ах ты, падла жидовская! Читает тут жидовские книжки и еще выступает! Я те щас повыступаю, сука! А ну вали в свой Израиль жидовские книжки читать!

Неля похолодела от оторопи и ужаса.

— Это… это не еврейская книга… — произнесла она слабым голосом.

— Не физди, падла! Чо я, слепой? Разъелись тут на нашем хлебе! Змеи израильские! Давай, курва жидовская, проваливай отседова! — И он вдруг рванул Нелю за плечо с такой силой, что она упала с сиденья. — Катись в свой Израиль книжки читать, блядина!

— Да вы что?! Вы с ума… Я милицию… — бормотала Неля, поднимаясь, а хмырь, распалясь, схватил с сиденья ее портфель, швырнул его вперед по проходу, к двери, и стал толкать Нелю туда же.

— Вали отсюда! Чтоб духом вашим жидовским в наших троллейбусах не пахло! Расчитались тут! Сионисты сраные!

Весь троллейбус, все его столь интеллигентные пассажиры молчали, уткнувшись в газеты и журналы. Словно не видели и не слышали ничего вокруг себя. А водитель — такой словоохотливый еще минуту назад — молча подкатил к остановке, открыл двери и без всякого выражения на лице, отстраненно, как глухой, подождал, пока пьяный хмырь, матерясь, вышвырнул из троллейбуса сначала Нелин портфель и разорванную надвое книгу, а потом и саму Нелю.

— Сука жидовская! Она мне еще замечания делает! Вали в свой Израиль замечания делать, падла!

Двери троллейбуса закрылись, и он тут же тронулся, увозя за своими большими окнами грозящего кулаком молодого алкаша и одеревеневшие, как у манекенов, головы пассажиров.

Неля ошарашенно проводила их глазами. Все произошло так стремительно и так запросто, что она не успела собраться с мыслями или ответить хоть как-то на оскорбления. Но дело не в этом, а в той безучастной и, скорее всего, даже одобрительной реакции пассажиров троллейбуса на эту мерзкую выходку! Ни один из пассажиров даже голову не повернул, слова не сказал!

Неля, глотая слезы, стала собирать разлетевшиеся из портфеля ноты, тетради и страницы «Чайки по имени Левинсон».

А за решетчатой оградой зоопарка слышались взрывы смеха. Там эфиопская макака корчила рожи и веселила московскую публику.

«Вниманию пассажиров! Прошу всех пристегнуть привязные ремни и воздержаться от курения! Наш самолет идет на посадку в аэропорт города Киева. Киев, первая столица государства Российского, был основан в седьмом веке скифско-варяжским князем Кием и уже в девятом веке превратился в крупный торговый центр на пути из варяг в греки. В десятом веке киевский князь Игорь и его преемница княгиня Ольга сумели объединить под властью Киева все окрестные славянские племена…»

Слушая эту ритуальную аэрофлотскую «молитву», нянча в душе жаркие призывно-испуганные глаза юной стюардессы Наташи и мысленно успокаивая свою восставшую плоть, Рубинчик через плечо соседа-инвалида глянул в иллюминатор. Гигантский город, привольно лежащий на мягких холмах, утопающий в зелени и прочерченный извилистыми лентами Днепра и Почайны, открылся под накренившимся крылом самолета. Широкие проспекты в центре проложены со сталинской прямолинейностью, наверно, сразу после войны вместо руин, оставшихся от немецких бомбежек. Но маленькие улочки пригородов, спускающиеся с холмов цветущими яблоневыми и вишневыми садами, сохранили свое древнее и чисто украинское очарование. Черт возьми, вдруг подумал Рубинчик, а ведь именно на этих холмах стоял в 941 году «досточтимый» Песах, первый полководец и хакан-бек хазарского царя. Здесь настиг он князя Игоря после того, как отбил у него Самкерц и еще три города, не считая «большого множества» пригородов. Но где это было? Вон там, на крутом берегу, где теперь дыбится мост через Днепр? Или тут, напротив золоченых куполов Софийского собора, поставленного после крещения Киевской Руси? Ни одна летопись не сохранила этих подробностей, а советские историки вообще замалчивают все поражения российских князей и царей, и даже сам факт существования хазарского царства на территории СССР. Впрочем, в Саратовском педагогическом институте, «альма-матер» Рубинчика, была библиотека, уцелевшая с дореволюционных времен. И он по сию пору помнит по книгам Ключевского и Соловьева описания крещения киевлян в Днепре беспутным князем Владимиром, внуком бесславного Игоря, и свержения языческого бога Перуна, гигантскую статую которого новообращенные христиане «тащили по калу» в Днепр, и еще более древнюю летописную запись о битве Песаха с Игорем где-то здесь, под Киевом…

Но что за странный гул вдруг заполнил его голову? Что за пелена возникла вдруг перед глазами? Почему так колотится сердце? Господи, сейчас у него лопнет череп!..

— Эй, вам плохо? — донесся до него, как сквозь стекло аквариума, голос соседа-инвалида.

— Нет, ничего… — вяло произнес Рубинчик, откинулся головой на спинку кресла и слабой рукой провел по лбу. Ладонь стала мокрой от крупных капель холодного пота.

— Это бывает. С непривычки. От резкого снижения… — покровительственно сказал сосед.

«Со мной не бывает», — подумал Рубинчик, но вымолвить вслух даже эти слова у него вдруг не стало сил. Голова разламывалась, как шар, переполненный раскаленной кровью.

— Сейчас она леденцы принесет. Забыла, наверно, — сказал сосед. — Ага! Вон идет! Наташа, сюда!

Действительно, в проходе показалась Наташа с подносом леденцов, которыми при взлете и посадке пассажиры спасаются от давления на ушные перепонки.

— Сюда, Наташа! — снова позвал сосед.

Наташа подошла, увидела побелевшее лицо Рубинчика и испугалась:

— Ой, что с вами? — и растерянно оглянулась: — Ему плохо! Доктора…

Но никакого доктора не было, конечно, в самолете, а инвалид-сосед успокоил ее командирским тоном бывалого пассажира:

— Спокойно! Ничего страшного. Принеси воды. И, если есть, нашатырь из аптечки.

Наташа заполошно убежала и тут же вернулась с водой, нашатырем и подушкой и стала хлопотать над Рубинчиком так, словно была влюблена в него всю жизнь. Ее тонкие прохладные пальцы расстегнули его рубашку, ее узенькая ладошка поддерживала его голову, когда он пил из стакана, а ее испуганные глазки были совсем рядом с его глазами, когда он стал приходить в себя.