— Ну… — угрюмо подтвердил Фаскин, ожидая от нее нового подвоха.

— Значит, женщину он из меня должен сделать? Или не должен?

— А то ты не женщина! — усмехнулся «инвалид» с фронтовыми наградами.

— Я, может, уже шесть раз женщина, но для вашего еврея я девушка, так я понимаю? Ему со мной поработать надо. Только сможет ли? А, товарищ полковник?

Но Барский не отвечал, ему было не до шуток. Всего час назад в самолете, сидя в конце салона, он с восхищением следил за первоклассной работой этой юной чертовки, мгновенно закадрившей Рубинчика. Он еще вчера знал, что Игнат Дзюба, собкор «Рабочей газеты» по Украине, через обком партии забронировал Рубинчику номер в лучшей киевской гостинице «Москва», и — с помощью Украинского КГБ — Барский там же заказал номера всей своей бригаде, а Наташе — отдельный номер на одном этаже с Рубинчиком. Чтобы, пользуясь таким «случайным совпадением», Рубинчик мог легко зазвать Наташу к себе или она, потрепыхавшись, впустила бы его в свой номер. Все дальнейшее — врач, милиция, понятые, свидетели, кино- и фотокамеры — было делом простым, и Барский, увлеченный грядущим успехом, не придал в самолете значения маленькому инциденту с полуобмороком Рубинчика.

Однако теперь, глядя из окна микроавтобуса на Рубинчика, ничком лежавшего на мосту, он стал думать, что, кажется, Наташа права: сегодня этот Рубинчик вряд ли будет способен на мужскую работу.

Тут, отвлекая его мысли, в конце моста появилась машина «скорой помощи». С воем сирены она подкатила к махавшему руками Дзюбе, а Наташа, увидев, как санитары выскочили из машины с носилками в руках, сказала со вздохом:

— Да, труба дело — опять я в девках осталась! Ну что за невезуха! — и, пока санитары, склонившись над Рубинчиком, слушали его сердце и щупали пульс, продолжила: — Да чо его щупать? Инфаркт у него миокарда! У меня уже был такой клиент, из Швейцарии, правда, но француз. Прямо из постели в Склифосовского увезли! Но тот все-таки час продержался, а этот! Евреи слабая нация, правда, капитан? Я ему только разок в глаза глянула, и он уже все — с копыт!

— Да заткнись ты! — не выдержал Фаскин.

— Я на вас рапорт подам, капитан, — ответила Наташа. — Вы мне своими грубостями настроение портите! Только я под девочку наладилась работать, а вы!.. И товарищ полковник никак не реагирует…

Барскому, однако, уже некогда было реагировать. Глядя, как санитары поспешно затолкали в «скорую» носилки с Рубинчиком и как машина «скорой», включив сирену, понеслась по мосту, он повернулся к шоферу:

— За «скорой»! Не отставай!

Кавалькада машин — впереди «скорая помощь», за ней мотоцикл Дзюбы и следом, на расстоянии ста метров, микроавтобус «Ремонтный» — двинулась по мосту через Днепр.

— Да вы не огорчайтесь, товарищ полковник! — утешила Наташа Барского. — Не этот еврей меня трахнет, так другой! У нас их еще знаете сколько!

В белом плаще с кровавым подбоем досточтимый Песах, полководец хазарский, сидел на вороной арабской кобылице и, закрывшись ладонью от июльского солнца, спокойно наблюдал из дубового леса за армадой разноцветных русских лодей и челнов, спешивших с юга к своей спасительной киевской крепости. Русы, потные от спин до бритых затылков, из последних сил рвали весла, выгребая против течения Днепра и поглядывая то и дело на пологий песчаный левый берег, где вровень с их движением шла хазарская конница под началом пятнадцатилетнего Иосифа, сына хазарского царя Аарона. В песках левобережья увязали копыта даже мощных царских скакунов, кони выбивались из сил и падали, в поту и пене, под нагайками нетерпеливых бородатых воинов. Но горячий и еще безбородый наследник хазарского престола не щадил ни коней, ни конников и криком и плетью гнал вперед свое войско, не желая смириться в своем неопытном сердце, что уходят от него вероломные русы.

Русы тоже видели, что опережают его, выигрывают эту смертельную гонку от Херсонеса до Киева. А вид уже близкой киевской крепости на гористом правом берегу Днепра, с ее открытыми спасительными воротами, и крики женщин и детей, стоявших на ее деревянных башнях и бревенчатых стенах, придал русам новые силы, и еще ярей навалились они на весла, выдыхая невольный ужас смерти, который гнал их после жестокого разгрома от Самкерца и Херсонеса, и вдыхая живительный дух надежды, жизни, спасения.

— Давай! Навались! — кричал им Игорь Старый, высокий, голубоглазый, коричневый от загара норманн, киевский князь, крепкий для своих шестидесяти лет и с отличительным локоном на бритой голове.

Он первым спрыгнул у берега в воду со своей лодки, украшенной резной деревянной фигурой Валькирии, свионской богини войны и победы, и стоял в воде по пояс, помогая причаливающим дружинникам и криком, и жилистыми своими руками.

Песах ждал. Оглаживая правой рукой небольшую курчавую бороду, а левой сдерживая нетерпеливую кобылицу, он считал войско Игоря. Из пяти тысяч челнов и лодий, на которых русский князь ночью, как разбойник, пришел месяц назад в Самкерц, осталось не больше сотни и, значит, от всего его войска — не больше двух тысяч воинов. Усталых, истощенных голодом и жестокой погоней, с руками, истертыми в кровь тяжелыми веслами. Нет, такими руками эти воины уже не могут держать меч, и не они беспокоили теперь досточтимого Песаха.

Он всматривался в противоположный, дальний берег Днепра, и досада входила в его сердце. Этот мальчишка Иосиф забыл, что он сын великого Аарона, и, как дикарь, как печенег, как атаман разбойной банды, вырвался вперед своего войска, бросил своего взмыленного коня в днепровскую воду и, держась одной рукой за его холку, поплыл к правому берегу догонять ускользающих русов.

Конечно, многоопытный Песах понимал горячность царевича — после такой изнурительной погони упустить русского князя и отдать его в руки аланских или кипчакских отрядов Песаха было обидно. Но ведь в том и состоял изначальный замысел: во главе с приметным молоденьким царевичем пустить по пологому левому берегу Днепра отборную царскую конницу в открытую погоню за русами, чтобы решил Игорь, что это и есть всехазарское войско. А тем временем Песах, во главе конницы алан, буртасов, кипчаков и касогов, проходит в обгон русов по высокому правому берегу, по широкой дуге огибает Киев с запада и севера и на отдохнувших конях ждет высадки Игоря в подоле его крепости, чтобы на глазах всех киевских славян и скифов истребить и варварского их князя, и его варяжскую дружину…

Однако теперь Иосиф своей горячностью разрушал такой простой и такой замечательный план. Потому что уже заметили его русы на шести последних челнах и вместо позорного бегства к киевской крепости развернули свои челны и помчались навстречу Иосифу, окружая его, как неводом, и готовясь взять его легкой добычей.

— Кадыма ц'ад! — махнул рукой досточтимый Песах, и тотчас его команду повторили громогласным криком два усатых гиганта — кундур-хаканы, заместители Песаха, устремляясь вперед на своих покрытых тонкой кольчугой скакунах. И по этому сигналу вдруг сломался и затрещал огромный северный лес, и хлынули из его зарослей бесчисленные конные лавы низкорослых коварных кипчаков с их короткими мечами, и армия простодушных буртасов с их тяжелыми пиками, и касоги с кривыми саблями, и отряды беспощадных алан с их сияющими под солнцем персидскими ятаганами. Грохотом копыт, устрашающими воплями и клекотом вересковых трещоток, а также криками ужаса на стенах киевской крепости огласились Днепр и Почайна. Отрезая пеших русов и от крепости, и от реки, сметая их слабое сопротивление, срубая им на ходу головы, рассекая их мечами от плеча до седалища, заливая их кровью траву, землю и воду, четырьмя потоками понеслись эти конные лавы к днепровскому берегу, круша мечами и топорами даже мокрое дерево пучебортых русских лодий и челнов, дырявя их пиками и топя в воде.