– Ой, не он, не он!! – вскрикнула молодая особа и, зарыдав, повалилась на диван.

Аким выразил полнейшее недоумение и в растерянности спросил Лилечку:

– В чем дело, кто меня тут ждет?

– Вы тут ни при чем, совершенно ни при чем, – заверила Лилечка. – Ступайте к Аскольду Аполлоновичу, он все объяснит.

Растерянный Аким вошел к Чайникову. Тот встретил его вопросом, который сопроводил наигранной улыбкой:

– Видел?

– Кого?

– Жену.

– Какую жену? Мета на съемках, только вчера звонила.

– Да не о Мете речь. А та, что с Лилечкой сидит, кто тебе?

– Никто. Первый раз вижу.

– Ой ли? – интриговал Чайников. – Именно эта особа утверждает, что ты ее муж…

– Что за чушь? Кто она, откуда?

– Ай-ай-ай. Три месяца у нее прожил, катался как сыр в масле. Она ребенка ждет, а ты в кусты.

– Что вы мелете?

– Ладно, садись, успокойся, сейчас все объясню по порядку.

Пребывая все еще в полной растерянности и ожидая услышать нечто совершенно неожиданное, Аким попытался взять себя в руки, опустился в кресло и приготовился слушать.

И Чайников поведал ему действительно невероятную историю. Придя раньше всех в редакцию, Матвеевна встретила на крыльце молодую особу с легким чемоданчиком в руке, нетерпеливо переминавшуюся с ноги на ногу. На писательницу ожидавшая не похожа, хотя кто теперь не пишет, но у Матвеевны на пишущих нюх особый, она их за версту чует. Курьерша решила, что особа с чемоданчиком топчется тут по ошибке. Но вышло не так. Девице нужна была именно редакция журнала «Восход», а в редакции не кто иной, как Аким Востроносов собственной персоной, и по сугубо личному делу.

Матвеевна умеет выспрашивать и выпытывать, но как ни старалась, на этот раз у нее ничего не получилось. Девица оказалась кремень. А вот Лилечка сумела разговорить, ей она и открылась, что является женой Востроносова и приехала к законному супругу. После этого между ними и произошел такой разговор.

– И давно вы поженились? – полюбопытствовала Лилечка.

– Да с полгода, уже три месяца как ребенка жду, – сообщила приезжая.

– И где же вы со своим суженым встретились? – продолжила расспрашивать Лилечка.

– А в нашем городке. Акимушка приезжал к нам по своим делам, вечером на танцплощадке и познакомились. А потом он из гостиницы переехал ко мне на квартиру и прожил на всем готовом целых три месяца.

Лилечка прекрасно знала, что Аким Востроносов за последний год на такой длительный срок никуда не выезжал, и заподозрила неладное.

– И чем же вас так сразу покорил Аким? Красотой?

– Да, он видный из себя, представительный, на него нельзя не обратить внимание. Жгучий брюнет и курчавый.

Лилечка едва не рассмеялась, столь несхож был портрет, нарисованный приезжей, с оригиналом, но сдержалась, у нее лишь расширились глаза от изумления. Собеседница этого не заметила и продолжала:

– И такой скромный. Просил, чтобы я никому не говорила, что он писатель Востроносов. А то затаскают на встречи и выступления и побыть вместе не дадут.

– И как же вы расстались?

– А хорошо расстались. Собрала я его в дорогу, на поезд проводила. Обещал скоро вызвать. Наказал в случае чего писать прямо в редакцию «Восхода». Я ждала-ждала, все передумала, уж не заболел ли, не случилось чего. В последнее время и по радио о нем что-то не слышно. – Гостья с тревогой поглядела на Лилечку.

– Да нет, он здоров, – успокоила Лилечка, окончательно уверившись, что Аким Востроносов к этой истории ровно никакого отношения не имеет. Но надо, чтобы в этом удостоверилась и приезжая.

– А поэтому и решено было свести тебя и эту особу, так сказать, на очную ставку, – закончил свой рассказ Чайников.

– Черт знает что! – вскочил в ярости Аким.

– Не кипятись! – посоветовал Чайников. – Нет оснований. Я бы на твоем месте даже радовался.

– Чему?! – вскричал Востроносов.

– Силе своей славы. Подумай, представься кто-нибудь поэтом Чайниковым – никакая дура и ухом не поведет. А назвался Акимом Востроносовым – и пожалуйста, девица не устояла. И девица, по-моему, вполне…

– Но зато дура набитая! – кипятился Аким.

– И опять зря, – продолжал язвить Аскольд Аполлонович, – у нее, прямо скажем, губа не дура. Польстилась не на какого-то там стихоплета или малоизвестного прозаика. Гения выбрала. Это надо ценить. Разбирают читатели, что почем.

– Выходит, от моего имени черт-те что могут творить?

– Что поделаешь, силу славы нельзя недооценивать.

– И мне за все отвечать?

– А при чем тут ты?

– Я ни при чем. Но вот приехала же.

– Приехала и приехала, а с тебя какой спрос? Ведь она не утверждает, что ты ее соблазнил.

– Этого не хватало!

– А могла бы и утверждать.

– Для этого надо иметь какие-то основания.

– Бывает, утверждают и без всяких оснований.

– Значит, и ни за что, ни про что отдуваться придется?

– Считай, что таковы издержки славы.

– Да мне от такой славы бежать без оглядки! – со стоном выкрикнул Аким.

– Нет, брат, от славы не убежишь, – философски заметил Чайников, – она и награда, она и бремя. Терпи – ничего другого не остается.

Аким, пылая гневом, прошелся по тесному кабинетику раз и другой, но возразить так и не возразил.

До сих пор Аким Востроносов представал перед нами счастливым баловнем судьбы. Но мы знаем, что и на его долю выпадали огорчения и неприятности. Как без них прожить жизнь!? Даже в Ялте, где так много солнца и столь любимой за это кинематографистами, может быть, и не только за это, выдаются пасмурные дни и хлещут такие дожди, что и носа не высунешь. Так то погода, а уж про жизнь без неприятностей и огорчений и толковать нечего.

Приходилось, и не раз, печалиться и огорчаться и нашему Акиму. Но все, что до сих пор пережил он неприятного, вскоре покажется Востроносову сущей детской забавой. Нежданно-негаданно произошли такие события, которые перевернули весь ход его жизни, озаренной, казалось, подобно праздничному салюту, славой.

Ах, как мало на свете незыблемого! Ветер времени заносит песком забвения некогда славные и шумные столицы, которые потом приходится археологам откапывать буквально из-под земли. Незыблемые границы государств стираются со столь свирепой решимостью, что потом самые дотошные историки до хрипоты спорят, уточняя их очертания. А уж о нерушимых репутациях, незыблемой славе и говорить не приходится. Задолго до нас было сказано и все чаще повторяется ныне: «Что слава? Дым!» Повторяется потому, что каждый раз подвертывается достаточно свежих фактов, подтверждающих истинность такого суждения.