Однажды утром, во время партии в теннис, Скотт понял, что она не притворялась. Обычно Зельда играла лучше него, дух соперничества был в ней необыкновенно силен. В детстве она обожала разделывать мальчишек под орех на глазах у всего загородного клуба. И Скотта она, как правило, обыгрывала. Только не сегодня. Он пытался ее подбодрить, когда она неловко отбивала подачи. В какой-то момент она повернулась, чтобы отразить простенький удар справа, ее ноги заплелись, она не удержалась и упала на плечо, а мячик ударился о сетку.

– Ты как, цела?

– Неплохая подача! – засмеялась она, отряхиваясь. Правый бок был весь перепачкан травой.

– Точно не больно?

– Жить буду.

Только когда они стали меняться местами, Скотт увидел, что у нее содрана кожа на подбородке и на багровой ссадине выступали капельки крови.

– Да ты поцарапалась!

Зельда дотронулась пальцем до ранки и рассмеялась.

– Щиплет, наверное?

– Немного.

Казалось, падение ее больше забавляло, чем расстраивало. И за прошедшую неделю Скотт понял, что так же Зельда относилась ко всему. К дельфинам, выпрыгивающим из воды, к кусочку масла, уроненному на скатерть, – всем она восхищалась, всему удивлялась. Из-за лекарств ничто не могло вызвать в ней хоть малейшего раздражения. Видимо, доктор Кэрролл пытался сделать своей подопечной прививку от всего мира. Ее мать, конечно, придет в восторг.

Они купались, ели, танцевали. Отпуск проходил, как в замедленной съемке. Перед сном оба глотали таблетки и ложились порознь. Зельда больше не ластилась к нему, и Скотт этому радовался, лежа в постели и прислушиваясь к дыханию жены. Вела она себя как нельзя лучше, ничего от него не хотела. В другое время Скотт был бы этим счастлив, но отчего он тогда снова и снова представлял, как тайком пробирается в ванную и смывает в унитаз все ее таблетки? Да и свои тоже.

Утром Зельда напудрила подбородок, чтобы никто не подумал, будто муж ее бьет, однако за завтраком случайно снова разбередила ранку салфеткой. Она улыбалась, а капельки крови медленно сочились по лицу. Скотт позвал официанта и попросил счет.

Он пребывал в унылом расположении духа, и чем меньше времени оставалось до отъезда, тем больше ему хотелось остаться. Рано или поздно миссис Сейр своего добьется, сомневаться не приходилось. И тогда Зельда поедет домой. Скотт и сам этого хотел, раз лучше все равно ничего не придумаешь. Они оба давным-давно предали святые обязанности друг перед другом, и потому между ними возникла пустота. Сейчас Скотт желал одного: чтобы Зельда провела тихую жизнь и обрела покой в окружении любимых людей. Это было возможно только в Монтгомери, и все же, помогая ей подняться по трапу, он чувствовал, что отдает жену на произвол судьбы.

В аэропорту их встречала тетя Сара в сопровождении водителя в потертой ливрее по фамилии Фриман. Хотя обе сестры Зельды все еще жили в Монтгомери, у них были собственные семьи, а Сара, у которой не было никого, осталась помогать миссис Сейр по хозяйству. Набожная сутулая женщина с вытянутым лицом, на котором было написано усталое разочарование, Сара обняла Зельду, осмотрела ее подбородок и неодобрительно глянула на Скотта, потом взяла племянницу за руки, будто она могла сбежать. Скотт помог водителю погрузить чемоданы в багажник, хотя тот и запротестовал: «Не извольте беспокоиться, сэр!» Снаружи под неусыпным взглядом полицейского их ждал величественный раритетный «Ласалль» с отполированным до блеска капотом – шофер постарался. Автомобиль остался в наследство от судьи Сейра, умершего семь лет назад.

Сара усадила Зельду в серединку, как будто продолжая думать, что ей придет в голову удрать, и шофер повел машину к городу. Каждый клочок равнинных земель был здесь возделан: поля засеяны хлопком, в сосновых лесах добывали смолу и древесину. Скотт помнил, как красная пыль висела облаком над палатками в Кэмп-Шеридане[96], а постельное белье приобретало ржавый оттенок. Их рота квартировалась на землях какого-то издольщика, выкупленных за приличную сумму министерством обороны, казармы и прочие необходимые сооружения возводили в срочном порядке. Весной землю развезло в багровую жижу, а летом негде было укрыться от палящего солнца. Но новобранцы были молоды, в тяготах армейской жизни им виделась романтика. И хотя между собой они частенько ворчали на лагерную жизнь, покрасоваться перед местными случая не упускали. Пятничными вечерами, начисто вымытые, солдаты отправлялись на автобусе в город по этой самой дороге, наводняли кинотеатры, окружали автоматы с содовой, поджидая хорошеньких девушек, болтались по городу, тратя все до последнего доллара. В то памятное лето, когда роту уже собирались перебросить в Европу, Скотт и встретил Зельду. Потом война внезапно кончилась, оборвалась, как неудавшийся роман, репутация обоих осталась незапятнанной, и молодые люди устыдились своих так и не осуществившихся желаний. Много лет спустя, когда Зельда поправлялась после первого серьезного срыва, супруги спрятались от мира в Монтгомери, сняли домик по соседству с домом ее родителей. Однажды весной Скотт отправился за город и исходил не одно топкое поле в поисках следов пребывания роты и квадратного строевого плаца. Землю уже не раз перепахивали, и он даже не мог бы с уверенностью сказать, правильное ли место нашел. Впрочем, Скотт и не жалел, что в местах его полубоевой славы теперь собирали урожаи. В конце концов, от армий Спарты и Наполеона осталось не больше.

– Какой симпатичный старинный амбар! – Зельда указала на выцветшую покосившуюся развалину.

Сара неодобрительно покачала головой:

– Мистер Коннор такого бы никогда не допустил.

– А Тэд все еще работает на мельнице?

– Снова подался в «Мобил». Дурная голова! Бог знает, как он там.

– Такой душка!

Женщины продолжали болтать, Зельда вторила сонным интонациям Сары, растягивая гласные, и по мере приближения к городу стала вновь входить в роль первой красавицы города. Ей нравилось посплетничать, хотя уже завтра, а может, и сегодня к вечеру, героиней пересудов предстояло стать ей самой. За столами в домах и лучших ресторанах только и будет разговоров, что о ней. В родном городе история Зельды стала поучительным примером того, к чему приводит разгульный образ жизни. В прошлый приезд Скотт видел, как, проезжая мимо на велосипедах, дети показывали на их дом пальцами. Однажды у театра одна шайка изловила мальчишку лет десяти и подучила его крикнуть Зельде «Брайс!» – так называлась психиатрическая больница штата в Таскалусе. Скотт догнал обидчика, намереваясь поучить его вежливости, и волоком притащил за воротник, но Зельда только сама стала вытирать слезы перепуганному ребенку.

Впереди возвышался над городом купол здания законодательного собрания, напоминавшего средневековый собор, средоточие власти и привилегированности. Судья, преданный служитель закона, жил с семьей в его тени на обсаженной вязами благополучной Плезант-авеню. Стоящие здесь дома появились уже после Гражданской войны и не могли похвастаться ни портиками, ни флигелями для рабов, зато строились добротно, сто лет бы еще простояли. Все как в Сент-Поле. В каждом по четыре камина, опоясывающие террасы, комнаты горничных обязательно под самой крышей, словно все архитекторы того времени сговорились. Когда Скотт впервые увидел особняк Сейров, он напомнил ему дом бабушки Маккуилан, даже окно на лестнице было витражным – такие в его сознании всегда связывались с потомственной аристократией и могуществом церкви. И в обоих витал дух постоянства, успокоительный и одновременно удушливый. В таких домах нет места переменам. И хотя судья был снисходителен к дочери, если вообще замечал ее, а мать души в ней не чаяла, Скотт понимал, почему Зельда так страстно мечтала отсюда вырваться. Остаться здесь значило обречь себя на медленное угасание.