Стянув футболку, Алексей сбросил шлепанцы и ступил в воду, ощущая невероятное блаженство. Пройдя немного вперед, плеснул воды в лицо, провел влажными ладонями по волосам, потом стал черпать воду пригоршнями и поливать на грудь, на плечи. Шорты промокли, но он не обратил на это внимания. Оводы, которые в изобилии водились у реки, так и норовили впиться в кожу. Леша отмахивался, но уходить не торопился…

Кругом было так тихо, до невозможности тихо.

Вдруг, словно почувствовав какое-то движение за спиной, Поляков обернулся. Он увидел тонкий силуэт девушки…

Она уходила по траве так, будто плыла. Белый сарафанчик, светлые распущенные волосы, легкая шифоновая шаль в руках… Она казалась бесплотным видением, лесной нимфой… Леша смотрел и смотрел ей вслед, забыв обо всем на свете, и не мог пошевелиться. Овод, впившийся в спину, заставил вздрогнуть и прийти в себя. Выбравшись из воды, Поляков сунул ноги в шлепанцы, поднял футболку и пошел за девушкой.

Она не прибавляла шаг, но шла, не оглядываясь, не глядя по сторонам. На развилке дороги остановилась, будто колеблясь, не зная, пойти ли ей в лес, к сгоревшему хутору, или в деревню. Повернула к деревне.

Поляков ускорил шаг, боясь упустить ее из виду. Она была не нимфой, не видением… Он знал, кто она…

Мира. Конечно же, это была Мира!

Поляков вдруг понял, что все эти дни, проведенные в Старых Дорогах, подсознательно надеялся ее встретить. Он понимал, что не сможет к ней подойти, не сможет посмотреть ей в глаза, но и оставить все как есть тоже не сможет. То, что случилось, не давало ему покоя. После пожара на хуторе, после того, как Мирослава оказалась в больнице, парни тоже уехали из деревни и по молчаливому согласию не вспоминали ни Миру, ни того, что произошло. Леша знал, Степику нелегко приходилось, ведь Мира — его сестра, но именно он, безжалостно и безоговорочно, первый отвернулся от нее, а Гарик Юрьев, обиженный и уязвленный, во всем его поддержал. Она предала их, и они больше не желали ни видеть ее, ни слышать о ней. Поляков с ними согласился, он тоже участвовал в той истории и тоже считал, что хозяин хутора здорово отомстил им, используя Миру. Сожженный хутор — самое малое, что они могли сделать в отместку. Леша был убежден в том, что, поступая так, они мстят за поруганную честь и обманутое доверие самой лучшей в мире девушки, и считал, что они в общем-то даже в чем-то герои, а Мира скоро все поймет и еще спасибо им скажет. Леша так думал, пока не увидел ее на пожарище, и понял то, что Степику и Гарику не приходило в голову… Может быть, они и отомстили хуторскому, но вместе с этим сломали Мире жизнь. И благодарности, как и прощения за содеянное, не дождутся, даже если проживут не одну жизнь…

Поэтому, бывая в больнице и справляясь о здоровье Мирославы, Алексей не пытался встретиться с ней, поговорить, как-то все объяснить. Врачи строго-настрого запрещали ей любые волнения и подумывали об операции, слишком туго она шла на поправку. А потом ее выписали и она исчезла. И теперь, так же, как и тогда, Леша понимал, что не сможет найти нужных слов, и не знал, зачем шел за ней по деревне, утонувшей в синем августовском вечере, зачем, остановившись в тени большого дерева, что росло через дорогу, стоял и смотрел на светящиеся окна дома Мириной бабушки…

Иногда до него долетали неясные речи, это баба Нина что-то говорила, Мирин же голос так и не услышал. И только когда уже совсем стемнело и ночь убаюкала деревню, погасив окна домов, и в доме напротив тоже погас свет, Леша увидел, как девушка подошла к окну, собираясь притворить створки, и замерла, словно почувствовала устремленный на нее из темноты взгляд.

— Вадим…

Полякову показалось или Мира в самом деле произнесла это имя? Неужели она все еще верила и ждала, что Вадим действительно может вернуться? Сердце Алексея сжалось от жалости и бесконечной нежности к этой девочке.

Мира еще долго стояла у окна, как будто надеялась, что из темноты ей откликнутся. Потом осторожно прикрыла створки и исчезла.

Вернувшись домой, Леша застал бабушку дремлющей в кресле-качалке у телевизора. Не желая ее тревожить, он прошел в кухню и налил себе молока. Отрезав ломоть булки, присел к столу и стал есть, а в мыслях прокручивал встречу с Мирой. Как радостно встрепенулось его сердце, как воспарила душа! Ведь он любил ее, полюбил в тот самый миг, когда она вошла в комнату, где сидели он, Гарик и Степик. Тогда ему показалось, что комната вдруг озарилась каким-то неведомым светом, он еще растерянно оглянулся, не понимая, в чем дело, а дело было в ней… Он помнил, как она улыбалась одним уголком губ, как смеялась и как смотрела… Впрочем, не он один обратил на нее внимание. Гарику девушка тоже понравилась. И Гарик этого не стал скрывать, а Леша отошел в сторону, даже не попытавшись заинтересовать ее. Но, как оказалось, ни Гарик, ни Поляков не нужны были Мире. Леша часто задумывался, чем же ее сумел привлечь еврей с хутора? Он плохо его помнил, знал только, что тот был старше. Как же так вышло, что за короткий срок Мира отдала ему свое сердце, свою душу, всю себя? Для Алексея это оставалось загадкой. Гарик не простил ее. А он?..

— А дзе гэта ты быў, Алёша? — в кухню вошла бабушка. — Чакала-чакала цябе і ў агарод выходзіла… — остановилась у стола.

Заглянув в его полупустую чашку, она еще подлила молока, затем тщательно собрала ладонью крошки со стола, ссыпала их в пригоршню и отправила себе в рот.

— Утамілася я нешта сёння! Бачыла, ты там скасіў усё…

— Да, скосил… Я к речке ходил, так захотелось ополоснуться! — проговорил внук.

— А, харошае дзела! А я толькі хацела сказаць табе, што на лаўцы ў двары вада ў балеі стаіць, нагрэлася за дзень, можна памыцца! Ну, я пайду спаць, а ты зашчапіся…

— Хорошо. Бабушка… — окликнул Поляков старушку, когда та уже выходила из кухни.

Пожилая женщина медленно обернулась.

— Бабушка, а Мира давно здесь? — спросил он.

— Міра? — переспросила она, не сразу поняв, о ком говорил внук. — А, унучка Ніны? Дык яна ўсё лета тут. Яна ж бальная, Алёша! Доўга ў бальніцы была, а тады сюды прыехала, дадому не захацела… Я часта бачу яе… На беразе ля рэчкі сядзіць, з лесу выходзіць… Толькі яна нелюдзімая нейкая. Людзей стараніцца, ні з кім не гаворыць! Кіўне, як устрэціць каго, а вочы як бы і не бачаць… Здаецца мне, гора ў яе якоесьці, ад таго яна і сумная такая ходзіць і дадому не хоча ехаць! Ніна шкадуе яе, толькі ж яна не можа тут заўсёды быць… Ёй жа толькі сямнаццаць, ну хай яшчэ месяц яна тут пасядзіць, а тады што? Вучыцца не пайшла, работаць сільна ёй нельга. А хто за проста так будзе грошы плаціць? Ніна перажывае за яе… А Сцяпан, сябрук твой, лета носа не кажа сюды. А ён бы мог ёй дапамагчы… Матка з бацькам што? Пажалеюць, канешне, толькі і яны не пражывуць за яе жызню. А яна, здаецца мне, як будта хоча схавацца, схараніцца тут назаўсёды! Ведаеш, як калісьці паненкі ў манастыр беглі ад няшчасця? Вось так і яна… — тяжко вздохнув, бабушка перекрестила склоненную светлую голову внука и покинула кухню, а Леша так и остался сидеть с недоеденной булкой в руках.