руку (левую) – и тут с ужасом понял, что это не она, а Мариэтта. Я как-то умудрился заменить левую руку правой, и неприличие свелось к тому, что я первым протянул даме руку, но ошибочное узнавание мне удалось скрыть – и слава Богу, по слухам, они обе терпеть не могли друг друга, что было вполне естественно при взрывчатом характере обеих.

Дальше буду вспоминать без хронологии, в случайном порядке.

Помню какой-то темный вечер в Резекне, мы почему-то долго ждали автобуса (не рейсового, а нашего) около Дома Культуры – всего несколько человек – и Мариэтта, видимо, не могла выйти из колеи, ставшей ей более привычной, она долго рассуждала о необходимости отмены смертной казни. Я был согласен с ее аргументами, но говорил, что казнь необходима в борьбе с террористами (тогда это слово не приобрело столь бессмысленно расширенного значения, как сейчас).

Тоже в Резекне кто-то при мне сказал ей про какой-то проект, к которому она имела отношение, что против него возражает министр (кажется, культуры) – это было начало 90-х годов, и Мариэтта, кажется, еще не имела тех постов и того влияния, какие получила вскоре после этого. Она ответила: «Ну мы и при советской власти министров не боялись». Было ли это «авторское мы» или «мы с Сашей» – сказать не могу.

Мариэтта любила – и в разговорах, и в работах (по крайней мере докладах) – делиться опытом советской жизни. К этому пласту относятся и попытки изучать специфически советскую лексику (так, эпитет «непростой», кажется, по ее мнению, означал умеренную степень крамольности, но я мог неверно запомнить). Конечно, мастерским ходом был выпуск книги Тынянова без именного указателя – чтобы не облегчать работу цензорам (говорю, разумеется, для самых младших, мы-то все это помним). Однажды Мариэтта рассказывала, как опытный редактор исправил ее (может быть, с Сашей) текст: там было, в историческом контексте, сказано «фюрер» (естественно, о Гитлере). Редакторша вставила: «бесноватый фюрер». Это вызвало и недоумение, и, в общем, возмущение автора или авторов. Редактор ответила: «Вы хотите, чтобы книга вышла? Пишите бесноватый». Книга вышла.

Говорить о политике я, в общем, не хочу (хотя трудно не вспомнить лицо Мариэтты на телеэкране в октябре 1993 года), но нужно подчеркнуть неизменную лояльность Мариэтты к 90-м годам и к Б.Н. Ельцину. Она настаивала на том, что президент был готов к сотрудничеству с интеллигенцией и наше чистоплюйство и автоматическая неприязнь к любой власти заставили нас упустить уникальный шанс. Последующее время, с совсем новыми возможностями и с их усечением, с чувством ответственности «за все сразу», сильно изменило ее – если не взгляды, то интересы и непосредственное применение сил.

Вообще в ее системе была особая ценность – быть мужчиной, не в том смысле, что это лучше, чем быть женщиной (хотя Мариэтта называла себя антифеминисткой), а в том, что есть мужские качества, которых многие мужчины лишены. Как пример она привела: начать и завершить какое-нибудь долгое дело, например, собрание сочинений – кажется, повод для этого разговора подала моя неприязнь к Фридлендеру – редактору собрания сочинений Достоевского. Думаю, что в ее глазах Ельцин вполне обладал этим качеством.

Уже после смерти Ельцина я как-то спросил, знает ли она, что в Таллине на городской стене есть мемориальная доска, посвященная ему как человеку, способствовавшему мирному освобождению Эстонии (не знаю, последовали ли этому примеру другие республики). Мариэтта ответила: «Нет, мне никто не сказал» и поблагодарила за сообщение, явно важное для нее.

Эта фраза «почему мне не сказали» – была довольно частотной и вовсе не вызванной этим свойством «ответственности за все» или каким-то особым влиянием на окружающие дела. Например, еще в 80-е годы или в начале 90-х мы с ней обсуждали болезни – а именно оба перенесли ячмень, я очень крупный, а Мариэтта несколько раз подряд. Я сказал, что ходил в пункт глазной скорой помощи и мне посоветовали делать повязку с соленой водой. Мариэтта возмущенно ответила: «Почему мне никто этого не сказал». Сам ячмень тоже был косвенно связан с Чудаковыми. Он начался в Резекне (или в Даугавпилсе, не помню, где в этом году была Тыняновка), возник ночью, причем на внутренней стороне века, так что снаружи глаз выглядел, как огромный синяк. Когда я утром вышел из номера, первый, кого я встретил, был Саша Чудаков, он посмотрел и спросил: «Кто это вас так?» Я ответил: «Должны были бы вы». Дело в том, что накануне была довольно оживленная пьянка, и мы с Мариэттой в обнимку шли какой-то бесконечной улицей к озеру или к реке, кажется, даже распевая что-то.

Иногда она вдруг меняла стилистику. Например, во время Ахматовской конференции мы небольшой группой пошли обедать в ЦДЛ. Кроме Мариэтты, помню И.Д. Прохорову – тогда редактора в журнале «Лит. Обозрение». Кто-то предложил заказать шампанское. Мариэтта взглянула на бутылку и, прервав какое-то рассуждение, заметила: «Для чего и публикуемся».

Некоторый педантизм был ей свойственен. В Киеве на съезде славистов в 1983 г. мы шли с Мариэттой и Сашей по довольно красочной ярмарке, и я пытался сообразить, куда делась моя жена – она разговаривала со своей мачехой, а потом я ее как-то потерял. Я сказал собеседникам про это. Мариэтта ответила: «Ну, жена найдется». Я ответил: «А мать сыночка никогда». Саша захохотал, а Мариэтта вполне серьезно стала объяснять, что она ничего такого не говорила (этот эпизод можно назвать «виньеткой», если понимать это слово как «рассказ о собственном остроумии»).

Из антифеминистских реплик Мариэтты приведу рассказ моей знакомой достаточно вольного поведения (она любила рассказывать про выговоры или уроки, которые получала от более устойчивых дам). Она ехала куда-то в Юрмалу, и ей нужно было переночевать в Риге. Какие-то знакомые пристроили ее к Тоддесу, и в этот же вечер то ли к нему приехала Мариэтта, то ли они вместе с Женей приехали из Москвы. Нужно было распределить трех человек по двум комнатам; поначалу предполагалось, что дамы займут одну комнату, а хозяин другую – пока рассказчица не узнала, что Мариэтта всегда спит с открытым окном. Она решительно заявила, что скорее готова спать в комнате с незнакомым мужчиной, чем в комнате с раскрытым окном. Через несколько дней она увидела Мариэтту на пляже и поклонилась или помахала рукой. Та не ответила, она подошла и спросила: «Вы меня не узнали?» – «Что вы, – сказала Мариэтта, – я вас прекрасно узнала».

Другой отдаленно похожий случай то ли я наблюдал сам, то ли мне рассказали о нем сразу после события. Одна знакомая, уезжая с конференции,