– В чем же тогда дело?

– То мне неведомо, – покачал головой арамейский врач. – Есть ещё в природе тайны, медицине неоткрытые. В Индии я видел людей, которые много дней проводят без пищи и воды. Лежат на досках, утыканных гвоздями, ходят по раскаленным угольям…

Арсений с князем сидели в людской и пили холодный квас – на дворе стояла жара.

– Раз ты, Арсений, говоришь, что медицина знает не все, то не посоветуешь ли отвезти Ингрид к знахарке? Али сие напрасно?

– Я встречал знахарей, коим удавалось то, чего не могли врачи.

– А не знаешь, почему так бывает?

– До недавнего времени я о том не задумывался. Но одна знахарка объяснила мне, что порой болезнь человека гнездится не в теле, а в его душе…

– И ты поверил ей?

– Как не поверить, – развеселился отчего-то Арсений, – ежели об этом ещё врачи древности в своих трактатах упоминали.

– Ты будто восхищаешься ею? – удивился Всеволод.

– Необыкновенная женщина. И гордая. Я хотел на ней жениться, да она не согласилась. Эх, ежели б не её муж, уговорил бы!

– Уж не об одной и той же промеж нас речь? – лукаво заметил князь. – Я о Прозоре говорю, жене Лозы. Рассказывали, татары спалили её в избе вместе с детишками, а она, вишь, объявилась. Люди её чародейкой зовут, вот и мне боязно… А насчет женитьбы ты, братец, загнул! Она ж немолодая. Вон девок сколько, только кликни…

– Я и сам немолод, – вздохнул Арсений. – Что же касается чародейства, так не бойся. Прозора нарочно сих слухов не опровергает. Людям легче в чародейство поверить, чем в то, что женщина может быть хорошим врачом…

Послали в Холмы отрока предупредить, что князь с княгиней собираются Прозору навестить, но ни её, ни Лозы в селе не оказалось. Дворяне уехали на ярмарку в Лебедянь.

Теперь Всеволод повелел отрокам отыскать в городе супругов. Нашли Прозору выходящей со двора боярина Астаха, а Лоза в княжеских палатах сам объявился…

На ярмарке Прозора столкнулась с женой Астаха боярыней Агафьей, которая в сопровождении челяди собственноручно выбирала припасы для кухни.

Прозора ей поклонилась со всем почтением. Та ей обрадовалась. В отличие от других бояр, Агафья не была гордячкой, да и знахарка ей нравилась.

– Как Любомир, здоров ли? Что-то давеча он мне тревожно приснился. Ровно сумерки у него на душе…

– Какие там сумерки, Софья, – вздохнула боярыня, – черная ночь! Совсем загоревал, загрустил. Не ест, не пьет…

Боярыня Агафья прижала вышитый плат ко все ещё красивым зеленым глазам, которые будто не подходили к её круглому румяному лицу, вздернутому короткому носу и рыжим бровям.

– Может, ему девушка какая приглянулась?

Боярыня тревожно глянула на неё поверх платка.

– Откуда знаешь?

– Не бойся, не ворожила, трудно ли догадаться, дело-то молодое.

– Уж, как и приглянулась! – опять тяжело вздохнула Агафья. – Вовсе обеспамятел. Девка – ничего не скажу – и красивая, и статная, и роду хорошего, да разве ж такая за горбуна пойдёт?.. Из бедной семьи, но гордая… Михаил мой уж предлагал: давай возьмём без приданого, да и отцу-матери денег дадим. У них ещё четверо дочерей, всех замуж отдавать надо…

– А что Любомир?

– И слушать не хочет. Мол, только последний тать девичью любовь покупает… Может, поговорила бы с ним?

Агафья посмотрела на Прозору с надеждой. Та задумалась.

– Не зря ли я тогда не попробовала, когда сынка твоего в первый раз увидела? Побоялась надежду зря давать. Хорошо, вышло бы, а ежели нет? Так-то он со своим несчастьем смирился…

– Да о чем ты? – забеспокоилась боярыня.

– О том, что в древности были врачи, что горб у людей спрямляли. Я сама о том читала.

– И ты знаешь, как?

– Знать-то знаю, да самой делать этого не приходилось. Как же я могла бы на такое решиться?

– Голубушка! – Агафья схватила её за руку. – Так ты на Любомире и попробуй! Любые деньги заплачу. У меня ещё из приданого кое-что осталось. Одно жемчужное ожерелье дороже, чем ваши Холмы…

– Да разве о деньгах речь? – рассердилась Прозора. – Толкую же тебе: может не получиться! Зазря только парнишку обнадежим. Такое лечение – муки немалые…

– "Парнишку", – вздохнула Агафья, – в его возрасте у Игоря, третьего моего, уже у самого сынок бегал.

– Вот видишь, стало быть, позвонки закостенели…

– Не хочу я твоих мудреных слов даже слышать! – боярыня Агафья выпрямилась и сурово посмотрела на Прозору, так, что та сразу поняла: Михаил Астах полюбил когда-то Агафью не только за красивые глаза. – Мой Любомир – вьюнош сильный. Это он только перед любовью ослабел, дак она и зрелых мужей силы лишает… Ты ему так и скажешь: надежды мало, лечение тяжелое. Может случиться, напрасно муки перетерпишь. Пусть сам решает.

– Господи, Агафья, на что ты меня толкаешь? – растерянно пробормотала Прозора.

– Ежели я буду знать, что могла для сына что-то сделать и не сделала, век себе этого не прощу. Тебе тоже тяжко придется, но ты сама этот крест нести взялась!

И добавила уже помягче:

– Вылечи сына моего, Софья! До гроба услуги твоей не забуду.

– Имею ли я право… – начала было Прозора и осеклась под взглядом боярыни.

Право! Что-то она на старости лет осторожничать стала. О праве вспомнила. Скольких людей лечила, о праве вспоминала?

Нашла в ремесленном ряду мужа – какой-то он особый нож для себя приискал и сообщила, что к боярам Астахам их приглашают.

– Ты иди, – отозвался Лоза, всё ещё разглядывая товар, – а я к князю зайду, долгонько не видались. К Астахам за тобой и заеду…

К вечеру повозка Лозы остановилась у дома Астаха, и из неё выскочил княжеский отрок.

– Князь его отправил к тебе, с поручением, – кивнул Лоза жене, ничуть не удивляясь, что в его повозку стали грузить вещи Любомира и тот стал присаживаться рядом.

– К вам в гости еду, дядька Лоза, – сообщил он.

– Мы гостям рады, – отозвался тот.

А между тем княжеский отрок сообщал Прозоре:

– Князь Всеволод передал, завтра он с княгиней тебя навестить собирается…

– Скажи князю, нынче никак не могу, занята, пускай через седьмицу приезжает.

– Ты кому отказываешь, князю? – от волнения отрок даже взвизгнул.

– Такое дело, милок, – рассеянно проговорила знахарка, – не то что князю, архангелу Гавриилу откажешь. Ты передай, он поймет!

Села в повозку и кивнула мужу:

– Трогай!

Отрок так и остался стоять на дороге с открытым ртом.

– Дело сделано! – хихикнул Бучек, прислушиваясь к затихающему за стенами ханского шатра топоту копыт. – Убыл Аваджи в далёкие края, на север, сражаться с непокорными урусами. А мы здесь побеспокоимся о его жене и детях!