- Почему он упомянул короля людей моря? - нахмурился Магур, оборачиваясь и пытаясь разыскать взглядом фигуру Арихада, уже скрывшегося в лесу. - Эта мысль для него казалась важной... Или я снова ищу беды там, где их нет?

В тенях на склоне полыхнуло рыжее пламя, низкий протяжный вой прокатился и угас. Магур тяжело вздохнул, осознавая: уточнить уже не получится... Бывший ранва не пережил заката и не смог даже дойти до холма, насыпанного над общей могилой погибших в давнем и страшном бою.

- Пень горелый, весь на пепел изошел, - фыркнула мавиви, пряча боль за показным презрением.

Моргая, Шеула жалобно глянула на своего дедушку. Спрашивать, был ли ранва виновен в гибели той, кого клялся охранять, не хотелось.

* * *

'Рёйм своей добротой иногда приводит в замешательство и меня, и, наверное, весь зеленый мир. Отрицать её нет сил, ведь иного его я и не приняла бы. Приходится думать, а оказывается, думать так, как он учит - сложно и даже больно. Я привыкла верить в то, что мы, люди, вправе следовать закону леса. Жестокому, иногда и вовсе звериному. Сильный выживает, слабый ломается и заслуживает лишь права на остатки пищи и место в общем доме у холодной стены, вдали от очага. Высочайшие деревья получают свет, прочие чахнут в их тени, с людьми то же самое, - так говорил наш закон. Но Рёйм прав, причина этого закона всего лишь в недостатке пищи и вечном мучительном выживании из последних сил.

Бледные сыты, бледные живут в теплых просторных домах и знают больше, чем мы. Но их закон не добрее нашего, а сытость и тепло - теперь я знаю - выделяются на том берегу совсем не одинаковой меркой, не по красоте и силе души, но по праву наследования. Значит, по разным причинам закон сильного дважды принят разными людьми и дважды плох: мы не развиваемся, а развитие бледных губит их души.

Как же жить мне, мавиви, слышащей живой мир и единой с ним? Видимо, принять то, что я не в силах постигнуть: право Рёйма быть обладателем единой души, хоть он бледный и родился на ином берегу, хоть всякие обряды упрямо именует суеверием, а самих неявленных изначальных духов пытается объяснить с помощью излюбленного Канона врачевания, якобы дающего ответы на все вопросы...

Я долго искала для себя твердую основу в изменившемся мире. И приняла такую. Пока в мире не было людей, пока мы оставались так слабы, что не зависел от нас рост леса, мавиви могли управляться и держать висари, исходя из четырех первичных сил, влияющих и поддающихся влиянию.

Но появление бледных разрушило прежнее, и оно уже не вернется. Люди отделяются от леса и перестают быть частью его, равной деревьям в правах и долге своем. Мы взяли больше и должны больше отдать. Я буду пробовать держать висари прежним способом, хоть это и тяжело. Но те, кто примет бремя дара мавиви после меня, окажутся перед необходимостью учитывать пятую силу. Нас, людей. Не ведаю, как влиять на эту силу и как вводить её в общее висари мира. Может статься, вера бледных не так уж и бесполезна... Или их Канон. Как мне оставить малышку Шеулу одну, как переложить на её плечи столь тяжкое бремя? А время близится, уже шумит в кронах леса нездешний ветер, торопит в путь... и не мне просить об отсрочке, я и так получила больше, чем возможно - целую жизнь и лучшего в мире ранва...'

Шеула Кавэль, мавиви, происходящая из рода кедра. Размышления, доверенные бумаге.

Как обычно, просыпаясь в комнате, в доме, выстроенном по обычаю бледных, Ичивари поморщился и сердито лягнул одеяло, окончательно сбрасывая с кровати. Душно. В клетке, зажатой стенами и удавленной пробкой окна - всегда так. Воздух спертый, пахнет жильем, но не лесом. Мама по обыкновению беззвучно пробралась, едва он заснул, плотно прикрыла окно и набросила на плечи самое толстое и новое одеяло. Он бы спорил, но не смеет. Деду Магуру пожаловался однажды и услышал в ответ: мама Юити всегда боялась холодов. Она помнила зиму по ту сторону каменной гряды, на севере, на пепелище сожженной бледными стоянки, без пищи, без одеял, почти без одежды. Все воины, даже старики и недоросли пятнадцати зим, ушли в долины - отстаивать берег и лес. Как выживали женщины, никому не ведомо. Никому в столице, кроме мамы, похоронившей в ту зиму младшего брата и еще не знавшей, что и дерево жизни старшего уже подрублено и высохло. Магур вернулся в родную долину весной, и как же оказалась она просторна для племени, потерявшего едва ли не две трети людей... Тогда оставшиеся в живых и пошли на юг, в край махигов и секвой. Здесь зимы теплее, здесь выгорели большие пустоши - можно селиться, вождь Ичива совсем не против. Его воины привели первых взятых в бою лошадей, нагруженных зерном для посева. Пригнали пленников, называя их незнакомым и непонятным словом 'рабы'. В те времена все мужчины бледных таскали за собой обрубки стволов, цепью соединенные с оковами на ноге или руке. Пленных часто били и плохо кормили. Еще не научились разбирать: бледные тоже разные. Есть воины, приплывшие на больших кораблях с пушками в бортах. А есть фермеры - их обманули свои же соплеменники. Взяли немало денег за доставку 'в счастливый край, где нет короля и его податей, а земля дает урожай пять раз в год'.

Мама так и не приняла права бледных жить свободно. И дом она не любит, но никогда не жаловалась и даже не говорила этого вслух: вождю Даргушу и без её жалоб приходится нелегко. Как огорчать его новыми малыми бедами? Велико бремя на плечах сына великого воина Ичивы, приемного сына не менее великого воина Магура, ставшего её мужем по решению совета стариков в ознаменование крепости союза племен.

Ичивари распахнул окно во всю ширь створок, высунулся, вдохнул запах леса и моря - сегодня ветер с востока, он щедро пропитан солью и туманом.

- Пойду украду лепешку, - пообещал себе сын вождя.

Он знал: мама всегда радуется прожорливости сына. Значит, здоров. Она так тихо радуется и так редко выражает свою радость, что и это иногда раздражает. В зиму было хуже: он злился и молча винил отца в том, что мама несчастлива. Что нелепый закон дозволяет всякому мужчине по сути изменять жене с бледными и полукровками, стоит им ловко подстроить встречу и во время поднять руки, собирая волосы на затылке и кланяясь... Хотя дед с долей раздражения пояснял: закон плох, но и без него никак, временный он, вынужденный. Взрослых мужчин после войны осталось в десять раз меньше, чем женщин. Откуда бы взяться детям? И наоборот, как выживать бледным вдовам фермеров без помощи и поддержки пусть и чужого, но надежного человека? Снизошел к ним некто сильный, оценив непривычную привлекательность чужачки, отдал бусы - значит, принял на себя ответственность за её детей, всех. С этого дня он обязан помогать со вспашкой поля, везти зерно, латать крышу дома. Скольких детей - обязательно мальчиков - с бледной кожей приписывали в родню вождю Даргушу, и не упомнить. Слухи ползли по столице, липкие и смутные, как осенний туман. Но всякий раз так и оставались слухами, а потому быстро таяли, без следа...

По улице прошли два воина, оба с ружьями. Старший махнул рукой сыну вождя, приветствуя. И едва приметно качнул головой - мол, ну и начудил ты ночью, даже от тебя, непутевого, такого не ожидали. Ичивари виновато развел руками и отошел от окна. Вытряхнул из сумки все листки с записями, старательно сложил в ровную стопку. И пошел сперва воровать лепешку, а уж потом сразу держать ответ перед вождем.