- Но как же ты, если...

- Ты мой ранва, духи в тебя верят, я тем более верю, - беззаботно отмахнулась мавиви. - Идем? Хватит ему рушить висари, ты так сказал и ты прав! И в остальном прав! Я мавиви, я должна делать важное и подставлять плечо, а не ждать, пока станет совсем плохо.

Шеула дернула тощим плечиком, улыбнулась - и пожилой махиг не смог возразить. Мысли о реке времени и большом водопаде ушли, растаяли, сгинули... Не до них. Мудрость отрешенности - удел одиноких. Стоит рядом появиться ребенку, и он, Магур, утрачивает способность смотреть далеко и различать знаки грядущего. Так было и прежде, когда появился в семье сирота Даргуш, ставший самым родным из детей... Потом были ученики, затем любимый внук Чар. Магур осторожно улыбнулся. Может, вся его боль и все сомнения - эхо одиноких и бесприютных холодов минувшей зимы? Покинувшей иззябшую душу окончательно лишь вчера, в ночь встречи с Чаром. Зачем искать признаки гибели леса и бояться? Куда важнее сообразить: из чего новой внучке сшить толковое, достойное мавиви платье? Нельзя ведь такой милой девочке, уже почти взрослой, ходить в обносках, видом подобных гнилой мешковине.

- Ты отдохнул? - с надеждой уточнила мавиви.

- Конечно. - Магур прищурился, всматриваясь в часто моргающие, то чернеющие в тени, то вспыхивающие синевой, глаза. - Шеула, не надо за меня бояться. Я вижу, ты отдала лесу родных и испытала боль, она еще свежа. Но я крепкое дерево, мой дед вырастил сто двенадцать сезонных колец на стволе жизни... Я еще успею воспитать твоих детей, поскольку духи верят в меня.

- Бабушка была совсем молодая, но вот - ушла, - слезы все же выкатились и повисли на ресницах мавиви. - Немыслимо трудно одной держать закон леса. Я держу и мне трудно. Я гнусь, дедушка. Мне страшно.

- Было страшно, пока мы не встретились, - Магур укутал внучку в одеяло и поднял на руки. - Теперь у тебя есть ранва. Еще есть Чар, а скоро я познакомлю тебя с Джанори. Иногда совсем не вредно выходить из леса. Закон ведь надо укрепить в душах людей. И мы займемся этим делом все вместе. Тогда уже никто нас не сломает, как тонкие разрозненные прутики.

- Меня не тяжело тащить?

- Нести! - строго поправил Магур, хотя глаза смеялись. - Сколько тебе лет? Весишь ты так мало, хоть снова наспех сворачивай к озеру и лови рыбу. Ты любишь рыбу?

Мавиви виновато дернула плечом и кивнула, не пытаясь выбраться из одеяла и пойти самостоятельно. Наоборот, поудобнее устроила голову на плече деда и стала глядеть вверх, в пегое, как шкура священного коня, небо. Овальные отметины облаков нехотя и без усердия сплетались в широкий спинной ремень большой тучи. Лето... Время, когда висари колеблется особенно тонко и мелко, не требуя больших затрат сил на вмешательство, но вынуждая не отвлекаться ни на миг. Там, за спиной, в трех пеших переходах - берег великого океана, край зеленого мира. Там соприкасаются и играют, и переливаются, и все время норовят перевесить друг друга, накреняя висари, главные силы его. Арих в самом мирном своем проявлении - свет солнца - греет, выпаривая влагу и соединяя туман асхи с дыханием асари. Облака ползут, чтобы пролиться благодатным дождем, питая тело амат и даруя жизнь лесу. Прежде было много мавиви, и вся полнота свода сил не доставалась одной, не угнетала своей огромностью. Впереди, в сотнях переходов пешего - немыслимо дальний берег восхода, плоский, ровный, шелестящий травой бескрайней степи на юге и шумящий кронами лиственного леса севернее. Там теперь день уже отцветает, ягода солнца висит, зацепившись за ветку самого высокого и могучего дуба... Краснеет, наливается, готовится упасть в варево заката... Большой дождь хлещет в срединных горах зеленого мира, заслонив высокое солнце - там день, но темный и мрачный, подобный поздним сумеркам. Там молнии гневливого асари выбивают крошево из скального щита невозмутимого амата... А на юге тоже день, томительно-жаркий, солнца слишком много и степь сохнет, она звонкая, как кора секвойи и такая же плотная. Трава сухо хрустит, бизоны вздыхают, перекрикиваются, готовые сбиться в стада и откочевать в низины. И это она тоже знает. Нет, не она - единая душа мира, нечто вовне и все же - внутри... Как понять, как принять и как осилить подобное? Как остаться всего лишь человеком и не сойти с ума? Дед Рёйм обрел полноту души в позднем возрасте - и выдержал. Ему, помнится, никогда не было тяжело: глаза блестели интересом, дед щурился, кивал и сердито торопил ос, подкручивая пальцем послушный ветерок. Он очень быстро понял, что осы делают бумагу гораздо лучше людей - и стал пользоваться их помощью... Он умел принимать без отрицания и насмешки, умел удивляться и не считать всякий дар мира - его обязанностью и своим хозяйским правом...

- Мой дедушка Рёйм написал большую книгу, - решилась рассказать Шеула. - 'Трактат о душе мира'. И еще он по памяти сделал список 'Канона врачевания' с дополнениями и своими наблюдениями. Говорил, это самое важное и точное из всех учений... очень жалел, что некому его передать, а надо только в надежные руки.

- У нас есть университет, - раздумчиво предположил Магур. - Мы ведь строили столицу тридцать лет назад, мы были тогда еще совсем... дикие. Хватали все, что под руку попадалось. Упивались наивными заблуждениями: освоим язык и книги бледных - и станем сильнее всех, и одолеем любого врага без труда. Пусть пока что дышат те, кого велел оставить в живых вождь Ичива. Они нам полезны, а потом, когда мы заберем у них все, запишем и усвоим, - потом посмотрим... У них дома? И нам нужны. У них ботинки? И мы сошьем! У них кружево носят женщины, чем наши хуже?

Махиг устало отмахнулся от воспоминаний, поудобнее перехватил одеяло и пошел быстрее. Даргуш любил новое, он был молод и он вложил в столицу душу... Он придумал, что улицы надо делать широкими и называть именами деревьев. Главная - конечно Секвойя, две соседние - Старая пихта и Двуглавая сосна, а бледных поселили в Черном ельнике... Молодой вождь пытался соединить лес и поселок, но эти пустые связи, на словах лишь существующие, рвались. Пришлось вмешиваться, убеждать: надо воспитывать детей в лесу, хотя бы половину сезонного круга они обязаны отдавать зеленому миру! Никакой университет не заменит им радости бега босиком по тропам зверей, проникающих в душу закатов в Долине ив и ледяного, незабываемого зимнего воя волчьей стаи... Только так наполняется правая душа, позволяя оставаться людьми леса, даже обучаясь знанию бледных...

Незаметно продлившийся в размышлениях подъем по склону привел к гребню, оттуда стало возможно увидеть далеко впереди большое озеро, засиняющее тут и там прогалы ветвей. Магур постоял, улыбаясь и наблюдая, как играют с ветром ветви, как синева неба и озера мешаются и сплетаются, перевитые хвоей... Обернулся, чуть поклонился остающемуся позади лесу.

- Бабушка водила меня сюда, чтобы рассказать о висари, - отозвалась на этот поклон мавиви, радуясь, что и новый дед знает тайну места. - Тут прибрежный хвойный лес встречается с иным, лиственным. Перемены велики, секвойи не растут далее, они стража нашего берега, их ветви ловят за гриву дикий ветер и укрощают его...

Мавиви завозилась, освобождаясь от одеяла, спрыгнула в траву. Тоже поклонилась остающимся за спиной великанам и пошла к озеру. Первый раз она увидела лесной предел совсем маленькой. И была поражена тем, как сложно и тонко устроено соотношение сил, всюду разное и тем не менее правильное для каждой долины и каждого холма. Пока оно не нарушено, и существует висари - покой изменчивого... Она стояла здесь рядом с бабушкой и смотрела вниз, на пологие складки сине-лиловых вечерних холмов. И ей казалось, что мир тут подобен могучей шее буйвола, склонившегося и пьющего воду великого океана. Лесу секвой надо много воды, каждый день и всякий сезон. Только тогда старейшины встанут в полный свой рост и не утратят жизненной силы. Они оберегают берег от напора бешеных ветров, несколько раз в год рвущихся с запада. Ветры пригоняют стада облаков и проливают дожди, питая лес. И нещадно хлещут его плетями молний, и зажигают костры во славу ариха, дарующего новую жизнь и уводящего из круга нынешней тех, кому пора уйти и уступить место молодым. Бабушка так и говорила: смотри, мокрая разбухшая шишка секвойи не раскроется, не выпустит семян, пока не согреет её в своих огненных ладонях арих... Нет зла в пожаре, нет зла в наводнении, нет зла в бешеном напоре ветра и даже в сползающих, отяжелевших почвах... Есть лишь сложная жизнь зеленого мира, требующая внимания и понимания... Дед кивал и бормотал свое - о равновесии, он сперва так понимал висари. А бабушка сердилась, в её синих глазах вспыхивали искры закатной бронзы.