- Если бы тебе было хорошо, - снова зевнул не выспавшийся, вопреки собственным заверениям, гратио, - ты сейчас сидела бы дома, а не вынуждала жену вождя возиться всю ночь с твоим сыном. Невыносимо шумный ребенок, я почти не спал... С точки зрения законов чаши света ты должна смиренно простить грехи ближнего. Исполняя законы зеленого мира, ты обязана наказать злодея, обрекая его на пожизненное пребывание в одном доме с бледной.

Лаура задохнулась, не найдя возражений против столь противоречивого толкования двух верований, приводящего к единому выводу. Травница охотно обернулась к двери, прерывая сложный разговор... В проеме стоял Банвас с корзиной, распространяющей на редкость приятный и вкусный запах.

- Джанори, слушай, - начал он так, как будто и не прощался вечером. - Я перебрался к тебе. У меня в столице родных нет, так что мне это удобно. Еще я добыл нам обед на кухне малого университета. Еще я разбудил конюха, показал ему вот это, - глава бранд-команды продемонстрировал свой кулак, - и он одолжил нам кобылу. Бумагу я стребовал у вождя, сумку забрал из комнаты Чара, вместе с пером и чернильницей. Все готово для дела.

Даже закаленный общением с самыми разными людьми гратио окаменел от изумления и надолго замолчал. Потом подбородком указал Банвасу место рядом с кроватью. Тот без возражений прошел и встал, пристроив корзину на подоконник.

- Благодатью света, изливаемого нам милостью Дарующего, - с некоторым сомнением расставляя слова, плохо сохранившиеся в памяти, начал Джанори, не обращая внимания на упрямо качающую головой Лауру. - Этот мужчина признает деяния свои и желает перед богом... или зеленым миром? - гратио нахмурился. - И желает дать свое имя сыну своему и разделить остаток жизни с этой женщиной, в болезни и здравии... - Джанори чуть помолчал, снова соединяя самым нелепым образом верования и слова, - пока растет лес и хранят память корни его. Вы, Ичивари и Банвас, внимаете сказанному мною и ответу сей...

- Он мне лицо разбил и сказал, что я перед всеми падала на колени, собирая волосы и улыбаясь, и для каждого могла бы родить щенка просто за мешок батара, - не дав Джанори договорить, травница прервала его, сперва шопотом, а затем все громче. Последние слова она уже кричала в голос. - Каналья! Ненавижу! Я никогда...

Рука Утери едва заметно дернулась, пальцы заскребли по покрывалу, и Лаура замолчала на полувздохе, сердито смахнула слезы и отвернулась к столику, чтобы звонко, без всяких смысла и цели, переставлять горшочки с мазями и чашки с готовыми смесями трав.

- Полагаю, вы успеете обсудить без нас еще очень много такого, что вызовет горечь и боль, столь сильные, что их не перетерпеть без крика, - невозмутимо предположил гратио. - Но - позже. Я спросил тебя, как гратио, при двух уважаемых людях, и я жду очень короткого ответа. Или да, или нет. Лаура, все воистину до боли просто: вот отец твоего ребенка. Он довольно скоро умрет, если не случится неведомое и неподвластное мне чудо. Будет поздно что-либо менять, а я знаю, что ты захочешь менять и не простишь себе несказанного теперь. Очень больно уходить, унося бремя тяжкой вины, но не менее тягостно жить, отказав в прощении. Сейчас он в сознании и еще можно хотя бы это изменить, позже...

- Иногда я тебя ненавижу, Джанори, - тихо отозвалась Лаура. - И тебя, и тем более Магура. Вы лезете в чужую жизнь, словно у вас есть право. Вы заламываете руки и не даете принимать одни решения, а потом так же подло вынуждаете принять иные. Если ты опять заболеешь зимой, я опять не приду тебя лечить, так и знай. Как я радовалась, когда Ичивари поехал к наставнику! Когда старый хитрец Магур сам попал в ту же западню!

- Ты не радовалась, - спокойно уточнил Джанори. - И не лечила меня зимой, но ставила под дверь медвежий жир и пресный, неправильно сваренный батар. А сама убегала. Но если ты промолчишь теперь, от несказанного убегать будет некуда.

Тишина, время от времени разбиваемая звоном донышек горшков и чашек, тянулась и донимала болью. Ичивари сидел, по-прежнему подпирая спину гратио и с ужасом твердил себе: ты мог бы натворить точно то же самое. Без Джанори ты не имел бы даже надежды попросить о прощении, а сам бы не решился. Утери сам тоже никогда бы не пришел и не сказал, потому что такое не прощают, даже Плачущая от него отвернулась...

- Да.

Ичивари вздрогнул, в первый момент приняв сдавленный голос за подтверждение своих мыслей - не прощают. Потом неуверенно покосился на травницу. Прекратила переставлять посуду и молчит.

- Я, гратио Джанори, признаю сказанное, - с немалым облегчением кивнул бледный, выглядящий сейчас белее коры березы, - и объявляю тебя женой Утери, махига из рода...

- ... лиственницы, - шепотом подсказал Банвас, взирая на гратио с гордостью. - Пошли? Джанори, теперь я буду тебя носить, вождь куда-то отправляет Чара. Срочно.

- Пошли, - покладисто отозвался гратио. - Надеюсь, кобыла смирная? Я сегодня выдохся, стыдно признать, но все так.

- Я показал конюху вот это, - оживился Банвас, демонстрируя второй кулак, - и он вспомнил, что малый возок починен и на ходу. Пажи уже навалили самого мягкого сена, набросали шерстяных одеял поверх. И проверили, чтобы не было ни ворсинки меха. Вдруг тебе мех теперь вреден? Ты же вроде мавиви, миром признанный.

Ичивари последним вышел из комнаты, чуть постоял, привалившись к стене и слушая, как удаляется уверенный незамолкающий рокот голоса Банваса. Сын вождя прикрыл глаза и вспомнил себя, занесшего нож и собирающегося зарезать Шеулу. Он слишком сильно хотел казаться взрослым, да и Шеула, в общем-то не меньше начудила со своим упрямым молчанием... Если бы она приказала змее жалить, вышло бы тоже плохо, вот ведь как... Дошедшая до края неправды и искажения висари история на батаровом поле породила Слезу - последнюю надежду на прощение и жизнь без тяжкого бремени вины для них обоих. Сын вождя отказался от высокомерной злобы и не убил, мавиви отказалась от мести и не убила... Что же сделал Утери, чем Лаура окончательно сожгла для него надежду? И можно ли снова оживить утраченное нелепым обрядом, криво и наспех смётанным из обрывков двух верований?

Дверь приоткрылась, Лаура молча сунула в руку кружку с очередной настойкой, надо думать - успокаивающей. Осушив её, сын вождя почувствовал, что может дышать гораздо ровнее.

- Спасибо.

- Откуда ты собирался доставить лекаря? - не глядя на махига, почти нехотя, спросила травница. Вздохнула и добавила: - Не важно... Я хотела сказать, что особой спешки нет. Он будет жить еще долго. До новой луны уж точно.

И закрыла дверь...

Из дома Ичивари не вышел - выбежал, ощущая обычную, но не надоедающую никогда радость самостоятельного исполнения маленького чуда: распахиваешь дверь, и за ней открывается тебе целый мир, не ограниченный стенами, свободный и живой... Его загадки притягательны, но совсем не так мрачны и опасны, как тайны людских душ и тем более людского бездушия. Послеполуденное солнце высокое и горячее, оно прочно опирается на колонны света, зримого в легком тумане влажного секвоевого леса. Сам этот день кажется храмом, пронизанным святостью и поющим голосами птиц и ветра своему божеству, имя которого знать не обязательно, чтобы приобщиться к его сиянию и ощутить тепло. Вон и Джанори - приобщается и ощущает, подставив лицо ветру и улыбаясь. Болезненная бледность уже покинула кожу, гратио стало гораздо лучше. Он сидит в повозке, утопая в свежем сене и одеялах. Подушек пажи приволокли столько, что можно подумать - ими-то и будут расплачиваться за полезные сведения.