волосы в слабую косу, мистер Трэвис помог мне натянуть чепчик и протянул мою шкатулку с притираниями.

— Я выйду на несколько минут, миледи, можете спокойно готовиться ко сну.

Я чуть смущенно кивнула, понимая, куда отправился мужчина. Его не было достаточно долго для того, чтобы я сумела воспользоваться ночным горшком, умыться, протереть кожу салфеткой, смоченной в лосьоне, и все убрать в саквояж.

Осторожный стук в дверь предупредил меня о появлении Себастьяна. Я завернулась в одеяло, крикнула:

— Войдите! — и затихарилась, как мышка.

Он вошел, повесил на гвоздь тяжелый плащ, защищающий от соленых брызг, умылся из висячего кувшина и… не стал меня просить отвернуться или закрыть глаза. Медленно скинул пальто, взялся за пуговицы сюртука… Я должна была зажмуриться или отвернуться, но я не могла оторвать взгляда от его рук! А он с абсолютно серьезным, даже сосредоточенным лицом продолжал раздеваться!

Что это? Как? Куда делся тот юноша, который стеснялся поднять на меня глаза в пыточном зале? Я замерла, когда Себастьян стянул рубашку и небрежно уронил ее на край постели. Чуть не пискнула, когда он взял полотенце, намочил и, повернувшись ко мне спиной, начал обтирать себя…

Пришлось на миг закрыть глаза и напомнить себе, что при Дворе мне случалось видеть всякое. Да и путешествуя с отцом, я нередко видела такое, что приличной леди видеть не полагается. Почему же меня смущает сияющая в полумраке белая кожа молодого мужчины? Завораживают его плавные движения? Почему я впервые за много дней разглядела в своем компаньоне мужчину?

Я распахнула глаза и увидела, как Себастьян накидывает на рельефные плечи мягкую ночную сорочку, потом стеганый халат и уже под прикрытием ярдов ткани стягивает сапоги и штаны. Только все это он делал так, что у меня пересохло во рту. Где? Когда он этому научился?

Кажется, мои глаза сказали все. Или я произнесла это вслух? Потому что самый прекрасный мужчина в моей жизни поднял голову, легко улыбнулся и признался:

— Я обратился за помощью к мистеру и миссис Холивер. Просто признался, что воспитывался в семинарии, но собираюсь в ближайшее время жениться…

Я сглотнула. Это все не для меня, а для неведомой мне возлюбленной. Я только объект для тренировки! Что ж, мне не привыкать! Я сглотнула набежавшие слезы, взяла себя в руки и ответила:

— Вы замечательно справились, мистер Трэвис. Думаю, ваша жена будет счастлива!

После чего я отвернулась к стене и постаралась уснуть как можно скорее.

Глава 38

Сон накрыл меня быстро и глубоко. Не знаю, как так получилось, но я забыла выпить пилюли доктора Смолетта и вместо спокойного сна провалилась в пыточную! В объятия того самого стражника, который обожал растягивать меня на скамье до хруста в суставах, а потом наваливаться всем своим огромным вонючим телом!

Запахи несвежего тела, пива и чеснока душили меня не меньше, чем его вес. Грязные лапы, шарящие по телу, вызывали рвотные спазмы, вот только мне нечего было извергнуть из желудка – опытный палач брезговал уборкой, поэтому пленников не кормили, лишь пару раз в день давали воды.

Ощутив духоту и тяжесть, я забилась, задергалась, пытаясь выкрутиться и убежать, и вдруг в мой сон проник голос. Негромкий приятный голос напевал псалом. Молитва развеяла сырые стены, улетучилась духота, исчез мерзкий стражник, и я открыла глаза в полумраке каюты.

Где-то под потолком болтался в решетке светильник, за стенами шумело море, а рядом со мной лежал самый прекрасный мужчина в моей жизни и, поглаживая мою ладонь, негромко пел. Я всхлипнула – сон напомнил мне ту беспомощность, которую я чувствовала в подземелье. Себастьян легонько прижал меня к себе и зашикал, как младенцу:

— Т-ш-ш, миледи, все хорошо! Не надо плакать. Вы в безопасности! Я никому не позволю вас обидеть!

Он все шептал, и меня отпускало. Не понимаю, в какой момент мы начали целоваться. Мои руки запутались в его волосах, теплый капот сам раскрылся, обнажая грудь под тончайшей шелковой сорочкой, и меня дернуло, едва горячая кожа мужчины соприкоснулась с моей. Совсем чуть-чуть, буквально краешком, когда ладонь Себастьяна погладила мои волосы и опустилась к шее.

Я… подозревала, что после ужасов пыточного подвала больше не смогу быть с мужчиной. Но такой бурной реакции не ожидала вовсе. Я разрыдалась! А бывший семинарист лишь сильнее обнял меня, поглаживая спину через несколько слоев ткани.

Когда же мои рыдания стихли, он вдруг начал мне рассказывать:

— Я не сразу понял, где очутился. Меня просто оглушило то, что стражники забрали меня из семинарии, в которой, по сути, прошла вся моя жизнь. Они приволокли меня в подвал, сорвали одежду, наговорили много разных слов…

Я сдержала всхлипы. Мы с Себастьяном никогда не говорили о том, что произошло в подвале. Я кричала по ночам, он бледнел, попадая в темные тесные помещения с низким потолком, но мы хранили свои тайны, а теперь…

— Знаете, миледи, меня воспитывали очень строго. Наставник Мелед запрещал нам даже мыться без сорочки! Однажды мы с другими послушниками убежали на речку в летнюю жару, чтобы освежиться. Прыгнули в воду в рубашках, как привыкли, а неподалеку купались подмастерья. Они были совсем без одежды. Смеялись над нами, демонстрировали свои тела… В общем, когда мы вернулись, нас высекли розгами. А в подвале меня первым дело раздели и привязали за руки к потолочному крюку. Палач осмотрел меня и сказал, что ему жаль портить такую кожу, поэтому я проболтался на том крюке довольно долго. Не знаю даже сколько. Просто в какой-то момент в подвале запахло крепкими духами, и появился тот придворный, который предлагал мне петь в спальне герцога…

Я абсолютно забыла про собственные страхи и невесомо погладила Себастьяна по руке. Он, погруженный в свои воспоминания, кажется, даже не заметил моего прикосновения, и мне стало легче.

— Он снова напомнил мне об этом. Ходил вокруг с неприятной улыбкой и… трогал!

Бывшего семинариста передернуло, меня тоже.

— Потом дал знак палачу, и тот взялся за плеть… А этот человек устроился в кресле, пил вино и смотрел на меня, блестя масляными глазками.

Себастьян явно передернулся, но меня не отпустил – держался, как корабль за якорь в бурю, и кажется, прижимался все крепче.

Голос молодого мужчины глухо звучал в полумраке, когда он рассказывал, как придворный приходил в подвал, как советовал плети полегче – чтобы не портить кожу, и как в ярости после очередной пытки