Я сбегаю и до конца дня играю в амбаре с котятами, пытаюсь трезвыми доводами как-то приглушить гневный шум той пшеницы, что растёт у меня внутри и щекочет стенки сердца… Мама ведь не всегда была такой. Вырастила троих детей, а на четвёртую, получается, живительных соков понимания уже не осталось. Только шершавое и болезненное прикосновение коры, да покусывание красных муравьёв…

Нет, я не хочу никем командовать. Я хочу что-то делать, быть частью чего-то несколько в большем смысле, нежели страничкой в нашей семейной книге.

Поэтому как-то летом я решила сбежать. Наверное, поэтому. Хотя на тот момент я считала, что сбегаю только потому, что подвернулась возможность. Что так сложились обстоятельства.

К нам заехал на грузовике папин друг перемолвиться парой слов и заправиться на дорогу пивом (да, в то время законы были попроще; да и к фермерам они имели весьма условное отношение). Он направлялся в город, и в кузове было полторы тонны сена. Это около трёх стогов разом. То было место, где при желании тебя никто никогда не найдёт. Если, конечно, успеть слинять до того, как в это сено начнут тыкать вилами.

Я забралась туда, как только он приехал, потому что была уверена, что рано или поздно меня хватятся. Позовёт сестра, начнёт разыскивать мать, браня вполголоса. А я буду сидеть в кузове, представлять, как увозит меня автомобиль прочь от родных, и думать, как будут сходить они с ума. То есть вроде бы сбежала из дома, и в то же время тут, рядом, видишь и слышишь всё, что происходит. Да, если найдут, то перепадёт, и довольно неслабо. Но я решила, что это дело того стоит.

Пан Славец приехал в семь сорок утра. В девять или около того я заснула в гнезде из сена, убаюканная криком ласточек, стрекотанием кузнечиков и вознёй где-то глубоко в сене полёвок, ещё не до конца сообразивших, что они переезжают. В десять — десять тридцать пан Славец вышел от отца и, провожаемый его напутствием (напутствие друзьям у него всего одно, и не думаю, что его уместно приводить на этих страницах), с кряхтением вскарабкался в кабину, завёл мотор — этот момент отразился в моём сне ворчанием грома — и поехал, приминая буйно разросшуюся вдоль дороги гречиху, примерно в направлении города.

Я проснулась, когда машина подпрыгнула на особенно высоком дорожном ухабе. Во сне меня скинули с тучи, и короткий полёт обернулся довольно неприятным приземлением на пятую точку.

Уехали мы уже достаточно далеко. Поначалу я испугалась. Вцепилась в борт, соображая, как бы мне сойти, но быстро отказалась от этой идей. Пан Славец вёл машину на довольно большой скорости. Подобраться к кабине и постучать, высунуться из кузова и махать рукой, чтобы он увидел в зеркало заднего вида — все эти варианты я в конце концов отбросила, сопровождая какими-то якобы разумными доводами, но на самом деле стремясь подольше оттянуть свою казнь.

Через пару часов рокот пыльных машин, которых обгоняли мы и которые обгоняли нас, сменился городскими шумами, а потом шумами сельскохозяйственного базара, который по какому-то не совсем здравому умыслу находился в самом центре города. Мы упёрлись в фырчащую и портящую воздух, как свора престарелых псов, колонну грузовиков.

— Сено! — орал пан Славец плохо слышащему охраннику. Сейчас была наша очередь заезжать.

— Что? — орал в ответ охранник и держался за шлагбаум так, как будто собирался на нём покататься.

— Сено привёз! — кричал пан Славец, и аккомпанементом ему звучали настроенные на разные ноты клаксоны.

— А! — наконец-то услышал его охранник. — Документы?

Кажется, он ещё и неважно видел. Отцовский приятель уже давно потрясал перед его носом, высунув из окна руку, мятой бумажкой.

Шлагбаум убрался с нашего пути, и город загородили декорацией из сельской жизни. Куры, козы, собаки, корма в мешках и сено — всё это словно нарисовано на театральном заднике. Прежде какой-нибудь из братьев часто брал меня сюда посмотреть на жеребят, которых в нашем хозяйстве не было, на кошек и щенков, которых у нас было навалом, но я всё равно их очень любила. А ещё, на самом краю рынка, на белых мышей, хомячков, попугайчиков и аквариумных рыбок.

Вокруг бродили пузатые панове-фермеры, истекающие потом из-под соломенных шляп, шныряли от одного торговца до другого городские мальчишки.

Машина аккуратно катилась через толпу, а я подумала, что сено скоро будут разгружать. И разгружать вилами. Осторожно высунув наружу нос, наблюдала через зеркало заднего вида за налившимися кровью глазами Славеца. Может, стоит соскочить сейчас, добежать до водительской двери и постучаться в стекло? Сказать: «Я тут случайно проснулась в стогу сена на базаре, возьмите меня, пожалуйста, обратно».

Может, эти затянутые сеточкой капилляров, словно от комаров, глаза опознают меня как дочь Вина Брыльски.

Я так и не собралась с духом. Сидела, притянув к подбородку колени, словно зайчишка, а когда пан Славец хриплым свистом подозвал работника, соскочила с кузова. Усатый мужчина с вилами проводил меня изумленным взглядом.

Втянув голову в плечи, я старалась повернуться спиной к пану Славецу. Впрочем, он всё равно меня заметил и посчитал за кого-то (наверное, за помощника рабочего с вилами), кто пытается увильнуть от работы.

— Эй, ты! Да-да, ты… Захвати-ка у меня из кабины лотки с яйцами.

Я была в сене с ног до головы, сено торчало из-за ушей и застряло в волосах. Кем ещё я могла быть, как не работницей фермерского рынка?

Я послушно забрала с водительского сиденья лотки с яйцами, обвязанные бечёвкой, ухватившись за узел двумя руками, и по указанию Словеца отволокла их полному пану за ближайшим прилавком. Пан этот сам был похож на яичко, потому что был совершенно лысым, лишён усов, с дряблыми белыми губами.

Сейчас пан Славец разгрузится и поедет обратно. Может, я сумею незаметно забраться в кузов.

Пан Яйцо, нацепив очки, пересчитал товар, что-то записал в огромную тетрадь. И, даже не взглянув на меня, отправил с полной тачкой отрубей и гнилой моркови кормить кроликов в вольерах.

Когда я вернулась, пана Славеца и его машины уже не было.

— Ну, во всяком случае, я смогла быть кому-то полезной, — сказала я себе.

Слабое утешение. Может, если бы я не кормила кроликов на самом деле, прилежно распределяя морковку между кормушками, а вернулась под каким-нибудь предлогом обратно, я бы успела к отъезду пана Славеца.

Отстранённо грызя морковку, я проскочила шлагбаум и охранника (ползая носом по газете, тот разгадывал кроссворд) и оказалась в городе.

Пчелиные ульи так не гудели, как этот город. Как они могут спать в таком шуме? Всё равно, что спать внутри работающего элеватора. Я заткнула пальцами уши и таким образом прошла квартал, обходя дыры в тротуаре и стараясь не смотреть на пыльные окна. Хотелось взять тряпку и протереть их или хотя бы написать на каждом по посланию жильцам. Только придётся писать задом наперёд, а я так не умею… Дома из красного камня похожи на ржавые остовы автомобилей на свалке. В верхних окнах сверкает полдень, и кажется, что здания смотрят друг на друга сразу десятком глаз, словно стрекозы или осьминоги. Дорожная пыль превращает сандалии во что-то невнятное. Я шла мимо, читая накарябанные на стенах гвоздями, а может, перочинными ножами надписи.