Напоследок мы побывали на развалинах огромного строительного крана. В небо смотрели ржавые и поросшие мхом и полевым вьюнком рёбра. Одна из вездесущих табличек гласила: «Кости спинозавра. Возраст более 3 млн. лет. Просьба близко не подходить, ведутся археологические работы». Эти «кости» отдавались мелодичным стальным гулом, стоило ударить по ним костяшками пальцев, и оставляли на коже оранжевые следы.

— Приходи завтра на выступление, дорогой друг, — сказал пану Якову Аксель, а мне показалось, что я наконец увидел, как на опавшей листве проступают отпечатки чьих-то сапог.

Мы отправились домой.

Навес отвязался с одной стороны и громко хлопал на ветру. Откуда-то вылез нам навстречу Мышик и, поджав хвост, с подозрением стал коситься на разбушевавшееся полотно, должно быть, думая, что это какая-то большая птица. Больших птиц он не любил и их боялся.

Все спали, и я, переодевшись в сухое (сухая одежда у меня заканчивалась, и я лелеял надежду, что вскоре мы переберёмся куда-нибудь в более гостеприимное место), заполз в спальник. Аксель загорелся идеей научить моего пса курить трубку и остался снаружи.

— У меня завалялся замечательный табак с ароматом имбирного печенья, — говорил он пятью минутами раньше. — Твой пёс любит печенье?

Иногда мне казалось, что эти двое готовы сутками обходиться без сна, пока мироздание предоставляет им какое-нибудь интересное занятие. И в этом они очень друг другу подходили.

Наутро Аксель объявил, что днём мы дадим выступление с небольшой театральной постановкой, а к вечеру снова намотаем на колёса несколько десятков километров дорог — туда, где есть солнышко.

— У меня есть идея перфоманса про мышей, которые живут под полом как люди, — сказал он с хитрым прищуром, — а мышей играют только для настоящих людей, чтобы ввести их в заблуждение… Позже распределим роли. Репетировать не нужно — сыграем кто во что горазд. Тем более что и зрители нас кто во что горазд смотрят…

Я рассказал Маре то, что услышал и увидел накануне вечером. Мне хотелось с кем-то поделиться впечатлениями, а приключение, которое мы пережили накануне, как мне кажется, сблизило нас.

Сначала я думал, что она и не поверила. Мало того — ещё и обиделась за то, что ей, здравомыслящей девочке, вешают на уши такой длины макаронины. Но она вдруг сказала:

— Мне кажется, нам нужно пойти и извиниться.

— Куда? За что?

— В тот дом. Мы же там порядочно натоптали!..

«Для неё это место в лучшем случае останется населённым призраками посёлком», — сказал Аксель. Но, похоже, Мара не зря настолько задержалась в компании безумных бродяг.

Она по своему обыкновению схватила меня за рукав.

— Пошли прямо сейчас. У нас ещё куча дел! Я не понимаю, как это Капитан хочет двинуться в путь сразу после представления. Он, видно, совсем тронулся головой… Чтобы быстрее загрузить весь этот хлам в автобус, нам понадобятся лопаты и грабли. Значит, ты говоришь, здесь есть невидимые живые люди? Может, они одолжат нам лопаты?

Мы с трудом отыскали тот самый дом. Рядом с крыльцом, нелепо задрав одно из задних колёс, лежал трёхколёсный велосипед, которого раньше не было. Дверь оказалась заперта. Я постучал, а Мара, немного поколебавшись, громко сказала:

— Мы пришли с миром. Извините, что в прошлый раз вошли без спросу и нанесли вам в комнату грязи. Обещаем, что впредь будем разуваться.

Замок щёлкнул, но мы ещё с полминуты переглядывались и не решались потянуть за ручку.

Решившись, мы вошли в дом. Кто бы ни жил в этом доме, кажется, он на нас не злился. Он приготовил замечательный кофе, добавил туда именно столько сливок и сахара, сколько я люблю. Правда, самого хозяина мы так и не увидели, но сообщили пыльному сервизу в общем и веточкам вербы в высокой вазе в частности, что через час на главной площади состоится выступление для всех жителей городка независимо от того, можно этих жителей увидеть или нет.

Я считал, что это несколько грубовато, ведь эти бедняги считают, что они просто немножечко незаметны, если можно так выразиться, невзрачны и сливаются с пейзажем, но Мара сказала, что мысль выражена как нужно.

— Мы же не можем их увидеть, — резонно заметила она.

Мне нечего было возразить.

Мы вернулись в лагерь к Марининому любимому времени — когда начиналась самая суета, когда все бегали и хватались за голову. Она мгновенно влилась в эту суету, и скоро над площадью разносился командный голос. Я попытался было улизнуть, но был пойман буквально за шиворот высокой Анной.

— Ты привёл с собой дракона, — шепнула она мне, — за это будешь мышкой-драконоборцем.

— Это всего лишь Марина, — сказал я. — Она хорошая. Просто очень шумная.

— Быстро же вы поладили, — Анна отступила от меня и оглядела с ног до головы, будто бы отыскивая этому какое-то одной ей видимое подтверждение. Она сама уже была на пороге перевоплощения в мышь: вокруг талии обвязана верёвка — хвостик с забавной кисточкой на конце; мышиного цвета шаль на плечах, несмотря на неброскую расцветку, превращала её почти что в цыганку.

— Можно я не буду драконоборцем? — попросил я. — Можно я буду видимым зрителем или хотя бы подержу шляпу?

— Все прочие роли уже разобрали, — отрезала Анна. — А шляпа себя прекрасно сыграет и без тебя. Запомни, если ты в труппе — ты на сцене. Бери пример с Марины. Она начала активно участвовать в жизни цирка с первого момента своего появления, и с тех пор мы никак не можем избавиться от её участия.

— Да, капитан, — я отсалютовал и отправился искать настоящего Капитана, размышляя над тем, сколько разных зонтиков можно извлечь из одного чехла. Эта шутка вполне в духе Акселя: он-то ожидал, что зонт в чехле с надписью «Марина» будет совсем другого цвета по отношению к местным обитателям.

Интересно, какой Марина была в детстве? Всё ли успевала или даже родилась с запозданием, и с тех пор врывается как угорелая в каждый свой день, надеясь нагнать ускользающее от неё время?

Когда двинемся дальше, — решил я, — обязательно расспрошу. Про моё детство знают, по-моему, все, а вот я ни про чьё не знаю совсем. Для приютского чужое детство в окружении мамы и папы и доброго десятка родственников — это некий фетиш, сладкая конфета в цветном фантике. Что-то вызывающее буйную радость и тихую грусть одновременно. Никто не относится к детству с таким трепетом, как сироты и беспризорники.

И я в предвкушении зашуршал фантиком.

Я проснулась на рассвете. Попросила развозчика по сну (этот малый очень мило подвозит меня каждую ночь; я даже стала брать ему с собой в спальный мешок что-то вкусненькое; редкие, задубевшие карамельки я жалела, но под подушку каждый вечер пряталось по яблоку или груше из домашнего сада) высадить меня на самой его границе, там, где под ногами разгорается алая полоса. Когда живёшь на ферме всю жизнь и каждую ночь приучаешь себя просыпаться загодя, чтобы всё успеть, знаки рассвета замечаешь задолго до его появления. Вот отставшая по осени утка, залезшая одним крылом в зиму, пролетает над сараем, и, растворяясь в её криках, понимаешь, что она с высоты своего полёта уже видит солнце. Кричит, зовёт, думая что это пруд, где несомненно устроились на ночлег её товарки…